§17. Предварительная характеристика феномена настроения: настроение как основной способ (мелодия) вот-бытия; как то, что наделяет вот-бытие постоянством и возможностью. Пробуждение настроения как схватывание вот-бытия как вот-бытия Человека, с которым мы вместе,

В статье рассматриваются хайдеггеровские герменевтические толкования поэтической природы языка. Для понимания языка М. Хайдеггер предлагает войти в пространство его простирающегося зова, ибо он создает особое пространство искусства, в котором, не отрываясь от своего исходного положения в мире, собираются призываемые вещи. Приближая в зове вещи к месту пребывания человека, язык собирает сам мир, который пребывает в этих вещах. Язык сбывается как звон тиши различия мира и вещи. Хайдеггер выстраивает топологическую картину мира. Поэзия - это рисунок, образовавшийся в результате взаимодействий различий мира.

Ключевые слова: язык, поэзия, звон, тишина, пространство искусства, четверица.

This article is devoted to M. Heidegger"s hermeneutic interpretations of the poetic nature of language. In order to understand the language Heidegger proposes to enter the space of its extending call, as the language"s call creates a special space of art, where, things that are called get together without breaking from their positions in the world. Bringing closer the things to the place of man"s staying in the call, the language gathers the world itself, which exists in these things. The language comes true as a sound of silence of the difference between the world and the things. Heidegger draws a topological picture of the world. Poetry is a drawing formed as a result of the interactions of the world differ-ences.

Keywords: language, poetry, ring, silence, space of art, quaternion.

В 50-е гг. ХХ в. М. Хайдеггер пишет ряд работ, посвященных языку. В данной статье предметом особого внимания станет его работа «Язык», которая первоначально была текстом лекции, прочитанной им в 1950 г. В данной работе Хайдеггер начинает свой герменевтический путь в поисках языка с толкования общепринятого суждения, согласно которому язык является естественной вещью для человека. «Мы говорим, – пишет Хайдеггер, – потому что говорить является естественным для нас» . Способность к говорению – уникальный дар божественной природы, ни одно другое существо на Земле не наделено такой способностью. Благодаря языку человек только и может состояться как человек.

Но далее Хайдеггер предполагает, что скорее язык владеет человеком, а не человек владеет языком. Поэтому, на взгляд философа, язык может быть рассмотрен сам по себе, в максимальном отстранении от человека. Мы должны оказаться «около языка, то есть в присутствии его речения» (in ihrem Sprechen) . Мы должны собраться при его событии. Событие языка – речение, которое может быть записано и станет предметом исследования. Но любой письменный текст не есть сам язык, а лишь память о случившемся в определенном месте и в определенное время события языка.

Рассматривая поэтическое произведение, Хайдеггер предлагает оживить сокрытый в нем язык, ибо поэзия является тем местом, в котором язык наиболее полно, без искажений предстает в своем исконном облике, а именно – в облике сказания о мире как сложной взаимосвязи всех вещей. В качестве образца поэзии Хайдеггер выбирает стихотворение Г. Тракля «Зимний вечер». Данное стихотворение – образец чистой поэзии: в нем личность автора скрыта, но открывается за видимым миром тот подлинный мир, в котором только и может поэтически жительствовать человек.

В работе «Положение об основании» Хайдеггер пишет, что чем «значительней мыслительный труд (das Denkwerk) какого-либо мыслителя, который отнюдь не совпадает с объемом и числом его работ, тем полнее в нем представлено немыслимое (Ungedachte) как то, что впервые и единственно выступает благодаря этому мыслительному труду как еще-не-мыслимое (das Noch-nicht-Gedachte)» . Это немыслимое есть то, что всегда превосходит конкретно сказанное. Этим немыслимым является подлинный мир.

Язык взывает к сокровенной природе мира, в котором правит различие. Язык говорит о различиях, не представляя и сам из себя некоего единства. В современном мире насчитывается более пяти тысяч языков. Язык – принадлежность того или иного народа, он пребывает в различных языках, во множестве собственных воплощений.

Язык, который говорит через Хайдеггера, – язык немецкого народа. Но через язык немецкого народа говорит другой язык, который Хайдеггер называет языком смертных. Человеческие языки многообразны, но язык смертных один. Последний Хайдеггер рассматривает в качестве единого основания для всех языков. И если есть некий единый язык, значит, есть и единый разум как основание различных образов мышления.

Но покоится ли разум на языке, вопрошает Хайдеггер, или, составляя единое целое, они покоятся на другом общем для них основании? Язык для Хайдеггера скрыт в темноте. Темнота языка сравнивается им с бездной. И для того чтобы очутиться в области языка, необходимо окунуться в эту темноту ее беспредельного бытия. И мы не упадем в бездну, пишет Хайдеггер, но будем парить в ее беспредельном пространстве, пока будем пребывать при его речении. «Мы оказываемся на высоте (Hohe), которая открывает глубину (Tiefe)» . Пребывая при речении языка, мы оказываемся в местности (Ortschaft), открываемой данным речением, «в которой мы хотим быть как дома, чтобы в ней найти и место для пребывания (Aufenthalt) сущности человека» .

Язык – это дом, в котором жительствует человек. Высь мира (пути богов) и глубь земли (пути смертных) открываются в языке, ибо язык речет, глаголет – течет во времени, парит в пространстве. В поэзии бытие языка полновластно осуществляется, хранясь в его сокрытых просторах. «В сказанном речь не прекращается. В сказанном речь остается защищенной» (“Im Gesprochenen bleibt das Sprechen geborgen”) , она в нем утаивается для собственного бытия, сосредотачивается, становится целостным единством.

Поэзия, раскрывая, хранит язык. Восстановляя мир, она оберегает его в своих границах. В сказанном поэтом мы вновь можем пережить событие языка. М. Хайдеггер приводит стихотворение к состоянию несокрытости – к звучанию его истины. Стихотворение звучит, и в его зове собираются смертные и божественные вещи, в его зове собирается сам мир.

«Все искусство, – пишет Хайдеггер, – дающее пребывать истине сущего как такового – в своем существе есть поэзия» . Язык собирается в творении искусства. В «слове объемном», слове-проекте, впервые проявляются контуры архитектурного ансамбля. В «слове тонком», слове-струне, впервые начинает звучать музыкальное произведение. В «слове красочном», слове-ландшафте, впервые запечатлевается природный пейзаж.

Стихотворение Г. Тракля «Зимний вечер» создано в прошлом. Теперь оно из прошлого настоящего приходит к настоящему настоящего читателя, для которого язык в стихотворении вновь пробуждается. Он пробуждается пробуждением вещей, которые он собирает в своем речении. «Снегопад и звон вечернего колокола здесь и теперь в стихотворении проговорены для нас. Они пребывают в зове (Ruf)» . Стихотворение зовет своей мелодией в свое бытие, которое оно само и создает, призывая вещи мира и сам мир, покрывающий эти вещи, в близость, в единение друг с другом. Язык поэзии созывает в пространство близости, в близость к местопребыванию человека, внимающему его зову. Вслушиваясь в зов поэзии, мы вслушиваемся в звучание самого мира, который без языка пребывает в сокрытии тишины. Но в тишине, которая хранит, мир впервые и открывается.

Приближать что-либо – значит устанавливать с ним близкие доверительные отношения, снимать холод отчуждения дали. Зов бытия в языке происходит как таинство. Речение языка – это непрекращающееся движение, никогда не застывающий, но вечно пульсирующий, как сказал бы Анри Бергсон, творческий порыв. За открытием одной грани бытия всегда следует открытие другой. Бытие оказывается всегда глубже и сложнее наших первых впечатлений о нем. И не только поэт призывает бытие в пространство близости, само бытие зовет поэта погрузиться в него и дойти до его безосновного состояния, в котором он сможет его постигнуть.

В зове поэта названная вещь бытийствует двойным образом, как присутствующее вблизи и как сохраняющееся вдали, ибо «зов не вырывает одновременно призывающее (Gerufene) у далекого, у которого оно удерживается благодаря призыву (Hinrufen)» . Вещи пребывают в пространстве самого зова. Хайдеггер открывает пространство искусства, которое не тождественно ни внешнему физическому пространству, ни внутреннему психологическому пространству. Оно пребывает между ними. И в этом пространстве «между» открывается истина языка как «звон тиши различия» (“das Gelaut der Stille des Unter-Schiedes”) .

Мир многолик, он волит различными ликами – различиями. Различие есть мера, по которой вещь наличествует в мире. Мир состоит из разноликих вещей. Именовать – значит дать именуемому, согласно мере его самобытности, соответствующее определение. Определяя, мы даем вещи предел – указываем на средоточие и границы ее пребывания в мире. Любая вещь пребывает в различных связях мира. Различие – боль отчуждения от целостности мира, поэтому различие постоянно преодолевается взаимным проникновением вещей друг в друга. М. Хайдеггер пишет, что «вещи и мир не сосуществуют» независимо друг от друга, но «проникают друг в друга» . Во взаимном проникновении, во взаимном единении всех вещей раскрывается вещность мира. Мир есть единящее различного. На отношении иного к иному покоится мир. Мир покоится – он тишит различием. Исток языка – мир в тишине различий. Звон тишины мира и есть язык.

Единение различных вещей в мире Хайдеггер называет душевностью или сердечностью. В этом сила мира, ибо в нем правит любовь – взаимное влечение всех разноликих вещей друг к другу, обусловленная их всеобщей вещностью. Вещь вещей – средокрестие основных сил, пронизывающих мир. «Различие (Unter-Schied) содержит в себе середину одного и другого, благодаря чему мир и вещи единят друг друга».

Само стихотворение построено таким образом, что в нем раскрывается природа различного, в котором пребывает мир. Стихотворение описывает два пространства, разделенных физической границей, границей стены, дверь в которой становится символом их единения. Но дверь в стихотворении затемняется другим более значимым символом – порогом. Порог становится олицетворением единения различного – он опосредует две области бытия человека: необжитого пространства мира и пространства, ставшего местом пребывания человека, которые в человеческой речи именуются как то, что снаружи, и то, что внутри.

Порог скован болью. Связь различного как разрыв некогда единого всегда боль. Поэтому олицетворение, придавая выразительность сказанному, обнажает и самое существенное. В боли различия пребывает мир. И именование различного есть тоже боль. Муки творчества знакомы каждому поэту. Противопоставление внутреннего и внешнего выражается и такой деталью, как свет. Хайдеггер указывает, что «третья строфа предлагает страннику из темного снаружи войти внутрь светлоты (die Helle)» , где «сияют в чистом свете на столе хлеб и вино» .

Стихотворение, с одной стороны, развертывает пространство, с другой стороны, оно его сжимает и показывает, что беспредельное и предельное едины. Они едины, ибо божественное пребывает как внутри, так и снаружи. («В золоте цветет дерево милостью из земли прохладного сока». «Тут сияют в чистом свете на столе хлеб и вино»). Они едины, ибо и человеческое пребывает как внутри, так и снаружи. («У многих стол уже готов и дом в порядок приведен». «Кто-то странствовать уходит за ворота по темному пути» .)

В стихотворении говорится о смертных, странствующих по темному пути, ибо мир не является надежным местом, в котором человек может самодовольно успокоиться. Поэт, говоря о блужданиях по темным тропам, метафорично намекает о скорбности человеческой жизни, которой отмерен довольно короткий срок на этой земле. Следующие строки:

В золоте цветет дерево милостью

Из земли прохладного сока

(Golden blüht der Baum der Gnaden

Aus der Erde kühlem Saft) –

зовут в древесный мир, который разверзается из земных глубин. Милостью земли, ее живительной влагой создается мир природы. Деревья золотятся, они светят цветом цветения. Они светоносны, ибо их блеском цветения раскрывается темная сущность земли, на которой пребывают смертные. Но в деревьях открывается и благодать неба, которая нисходит от богов.

В стихотворении Тракля «названные вещи собирают также позванные в зове небо (Himmel) и землю (Erde), смертных (die Sterblichen) и божеств (die Göttlichen)» . В «этом собирающем позволении к пребыванию» (“versammelnde Verweilenlassen”) отражается творческая сущность языка как сказа или творения мира как вещи вещей. Вещи составляют мир, мир же входит в каждую вещь как ее внутреннее целое, благодаря которому каждая вещь пребывает в мире и принадлежит ему. В языке как произведении искусства каждая конкретная вещь, раскрываясь в пределах собственного пространства и в пространствах столкновения или единения с другими вещами, отсылает к всеобщим вещам – к абсолютному и относительному, к вечному и временному, к покою и движению и т. д.

Мир, как пишет Хайдеггер в работе «Вещь», есть событие зеркальной игры четверицы. «Земля и небо, божественные и смертные взаимно принадлежат друг другу в единосложенности простой четверицы (Geviert). Каждая из четырех отражает в себе, как в зеркале, сущность другой, ей противоположной» . Четверица, в которой отражается мир как различение и единение смертных и божественных, небесных и земных вещей, отражается в языке. Язык сбывается как звон тиши различия вещей, пребывающих во всеобщих связях мира.

Сущность языка, в котором вырисовывается сама четверица, – это росчерк или рисунок, на котором запечатлелась игра четверицы. Хайдеггер пишет в работе «Путь к языку», что «единство языковой сущности открывается как контур или набросок (Aufriβ)» . Значение слова «разрыв (Riβ) близко слову царапать (ritzen)» . Но Хайдеггер берет это слово не в наиболее употребительном значении, к примеру, «трещины на стене» , но в менее употребляемом, например борозды в поле. Вспаханное поле – это распахнутая земля, усеянная бороздами. Борозды – линии разрезов земли, в которые сеют семена. Благодаря бороздам, линиям разрывов, земля открывается для роста и цветения, для дел мира.

Благодаря языку как наброску раскрывается молчание мира. «Борозды» или разрывы языка – это те пространства истины, в которых благодаря речению смертных высвечивается мир. Росчерк или набросок как сущность языка – это «структура как знак в пространстве речения, соединяющая говорящих и их речи, изреченное и неизреченное в этом речении» .

В языке как «в искусстве уст говорят различные ландшафты (die Landschaft), то есть земля (die Erde)»

При всем при этом Хайдеггер во многих случаях (в частности, в «Бытии и времени») избегает употреблять слово «человек».

Потому, что слово «человек» в первую очередь указывает на некое конкретное сущее (с руками и ногами), вещь среди вещей, которое может стать объектом описания той или иной частной науки (биологии, психологии, социологии), в то время как мы прекрасно знаем, что то, что отличает нас от всего прочего сущего (собственно «человеческое в человеке»), может очень легко исчезнуть, вернуться и вновь исчезнуть.

И поэтому Хайдеггер для этого «человеческого в человеке» изобретает новый термин – Dasein /даза йн/ («вот-бытие», «присутствие» ). То, что меня, человека, отличает от всего прочего сущего, - это способность присутствовать, свидетельствовать при бытии (не в качестве пассивного созерцателя, просто наблюдателя, а в качестве того, посредством чего бытие совершается), и этим своим присутствием восставлять мир (делать его миром), и делать так, чтобы истина была возможна.

Человек есть такое сущее, которое не просто существует, а способно свидетельствовать, удостоверять: «да», «вот» «тут» «есть»; вот тут есть я, вот тут есть мир, та или иная вещь, на которую устремлен мой взгляд. Хайдеггеровское «Dasein», безусловно, близко по значению слову «сознание» (как оно понимается в классической философии). Он знак равенства ставить не стоит. Я, человек (Dasein) есть то, что способно свидетельствовать о существовании того или иного сущего, но я есть так же то, что способно спрашивать о его смысле (и о смысле своего собственного бытия).

Сущностной чертой присутствия, - пишет Хайдеггер,- является способность спрашивать о смысле бытия (себя самого, мира). Хайдеггер не отвечает на вопрос, «в чем смысл жизни?», он лишь утверждает, что этот вопрос должен оставаться. Присутствие должно сохранять способность вопрошать бытие, находиться в открытом отношении к бытию.

На вопрос о смысле жизни, о смысле всего сущего, на какой-нибудь из «последних вопросов» не может быть окончательного ответа, потому, что то, о чем спрашивают, не похоже на вещь (это различие и стремится подчеркнуть Хайдеггер). И истину, которую таким образом ищут, нельзя схватить и положить в ящик. Истина динамична, это не сущее, а процесс (событие). «Вопрошать бытие» - это как плавать: руками нужно двигать все время (сравнение не хайдеггеровское, но, думаю, подойдет).

Хорошим примером человека, стоящего в правильном (в истинном) отношении к бытию, для Хайдеггера является поэт.

Согласно Хайдеггеру, говорит всегда уже сам язык, а дело человека – слушать. Для человека говорить означает со-ответствовать говору языка. Человеческая речь это ответ на призыв, который еще нужно услышать.

У Хайдеггера много общего с Ницше. Ницше, говорит об истине, как о творении человека, об индивиде, посредством которого осуществляет себя Мировая воля. Но если у Ницше самую глубокую истину о мире несет музыка, то у Хайдеггера – поэзия.

Потому, что поэзия – это язык в его собственной стихии. Согласно Хайдеггеру, язык глубже индивида с его опытом, с его жизненным миром.

И здесь – наиболее глубокое расхождение Хайдеггера с его учителем Гуссерлем. Для Гуссерля истина – в индивиде, он обращается с языком как ученый, стараясь сделать его однозначным, так, чтобы он максимально точно описывал опыт субъекта.

Для Хайдеггера истина – в языке. Эту особенность мышления и стиля Хайдеггера Гуссерль в свое время окрестил «глубокомыслием»: если язык, разговорный язык в каком-то месте неоднозначен, Хайдеггер не стремится его выправлять (разглаживать), полагая, что, следовательно, такова истина (истина в данном случае многозначна).

Если слово имеет два, три значения, - значит такова истина.

Греки, - пишет Хайдеггер, - называли язык «Логосом». И это слово «Логос» вмещало в себе и то, что мы понимаем под «логикой» (рациональное) и то, что мы стремимся изгнать из научного (точного) языка, но что есть в языке поэтическом и разговорном. Греки называли все это единым словом, потому, что понимали, что у всего этого один корень. Язык есть Логос и он не рационален и не иррационален. Он и то и другое.

Если согласно Ницше и Шопенгауэру глубь бытия – это слепая воля, не причастная ни к чему рациональному, то по Хайдеггеру глубь бытия говорит . И эта «речь бытия» не рациональна и не иррациональна: она предшествует этому различию и порождает его.

Глубь бытия говорит, а дело человека – слушать.

Самый верный ответ на вопрос «что такое язык?», - пишет Хайдеггер, - свелся бы к тавтологии. Язык есть язык, вернее не скажешь, нельзя дать определение языку, объяснить, что это такое.

Язык есть язык. Язык существует не для выражения мыслей, чувств или для чего–либо другого. Потому, что не язык для человека, а человек для языка (при языке). Нельзя сказать, что такое язык, потому, что «язык» – понятие такой же степени общности, что и «бытие» (поэтому его нельзя определить через что-либо другое).

А об отношении этих двух предельно общих понятий Хайдеггер говорит следующее: «язык есть дом бытия ». Бытие совершается в языке (посредством человека).

«Речь смертных должна прежде всего услышать призыв, каким тишь различия мира и вещи взывает в просвете своей простоты». И далее: «Язык говорит. Человек говорит постольку, поскольку он соответствует языку». Хайдеггер, «Язык».

Хайдеггер не противопоставляет обыденную речь и поэтическую, скорее сближает: «Язык говорит. Как обстоит дело с его говором? Где мы его находим? Наиболее близко в самом разговоре. Именно в нем полностью осуществляется язык.… Но преимущественно и чаще всего противостоит нам разговор только как прошлое языка. Если мы с самого начала станем искать говор языка в разговоре, то поступим лучше, ориентируясь на чистый говор, чем подхватывая любой разговор. Чистый говор есть нечто такое, в чем происходит завершение языка, который подобает разговору. Чистый говор - это поэзия». Хайдеггер, «Язык».

Скорее уж он будет противопоставлять поэтическую и обыденную речь – научной (ситуации, когда человек стремится овладеть языком, заставить его себе служить).

То есть, конечно можно, есть много определений языка и они работают. Но они не раскрывают его истины.

«Человек не только живое существо, обладающее среди прочих своих способностей также и языком. Язык есть дом бытия, живя в котором человек эк-зистирует, поскольку, оберегая истину бытия, принадлежит ей». Хайдеггер, «Письмо о гуманизме».

_____________________________________________________________________________

РАЗДЕЛ III ЛИНГВИСТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ: ПРОБЛЕМЫ И СПОСОБЫ ИХ СОВРЕМЕННОГО РЕШЕНИЯ Что значит изречение Хайдеггера «язык есть дом бытия»? А. В. Карабыков Омский юридический институт 120-летию мыслителя посвящаю1 Анализируя феномен болтовни в «Бытии и времени», своём центральном произве­ дении, Мартин Хайдеггер констатировал, что нашей повседневной речи присуща «усред­ нённая понятность». Свойство, названное им таким образом, хотя и является естествен­ ной, неизбежной чертой человеческого существования, играет с людьми злую шутку. «Усреднённая» понятность создаёт видимость подлинного уразумения и этим подменяет последнее весьма поверхностным «схватыванием» того, что мы обычно слышим и гово­ рим. И в силу того, что мы склонны довольствоваться лишь приблизительным и грубым пониманием, это свойство закрывает нам доступ к глубокому, настоящему постижению вроде бы знакомых вещей и идей . Мы говорим сейчас от первого лица, к чему побуждает нас, помимо собственных наблюдений, сам философ. Став свидетелем становления информационного общества, Хайдеггер отмечал, что поверхностность рече­ вого взаимодействия стремительно усиливалась в XX веке. На его взгляд, основной при­ чиной этого является продолжающаяся поныне «технизация» коммуникации, которая уравнивает между собой разные по целям и качеству типы речи . В справедливо­ сти приведённых обобщений можно без труда убедиться на примере судьбы отдельных философских высказываний. Благодаря своей исконной глубине и афористической ярко­ сти, им довелось превратиться в расхожие слова, чья «крылатость» была приобретена це­ ной смысловой весомости. Они на слуху у всех, однако их подлинный смысл открыт еди­ ницам. Одной из таких фраз, вероятно популярнейшей в гуманитарной среде последних десятилетий, стало выражение самого Хайдеггера, вынесенное в заглавие нашей работы. 1. Что же значит изречение «Язык есть дом бытия» на самом деле? Иначе говоря какой смысл вкладывал в него сам философ? Рассмотрение этого вопроса следует предва­ рить замечанием, что эта образно выраженная идея не была чем-то случайным в размыш­ лениях Хайдеггера. Нас убеждает в этом то, сколь часто мыслитель подступал и обращал­ ся к ней на протяжении большей части своей творческой жизни (с 30-х по 70-е гг. XX ве­ ка). Прежде всего давайте обратим внимание на то место, в котором исследуемая мысль была впервые выражена им в виде всем известного афоризма. В «Письме о гуманизме» (1947) мы читаем: «...Мысль даёт бытию слово. Язык есть дом бытия. В жилище языка обитает человек. Мыслители и поэты - хранители этого жилища. Их стража - осуществ­ ление открытости бытия, насколько они дают ей слово в речи, тем сохраняя её в языке» . Первое, что явствует из интересующего нас изречения, взятого в контексте своего ближайшего окружения, - это возможность его двоякого прочтения. В соответствии с первой интерпретацией язык - это дом самого бытия, которое, если можно так выразить­ ся, выступает в роли его хозяина. В свете второго истолкования бытие предстаёт уже не субъектом-обладателем, а скорее атрибутом: язык - это бытийный дом, в котором обитает человек; или иначе: язык - это образуемый бытием дом человека. В своей попытке дальнейшего со-размышления с Хайдеггером мы намерены пока­ зать, что обсуждаемое высказывание двусмысленно лишь по видимости и на самом деле оба указанных пути его прочтения, переходя друг в друга, ведут к одному и тому же со­ 73 держанию. Впрочем, то, что между представленными вариантами его истолкования нет противоречия, можно доказать уже с помощью элементарнейшего силлогизма: человек относится к бытию как часть к целому. Следовательно, если язык принадлежит первому, он тем самым принадлежит второму, и наоборот. Но удовлетвориться таким рассуждени­ ем - значит непозволительно огрубить мысль философа. И потому, желая постичь смысл одного из ключевых «узлов» его учения, мы должны дать себе труд пройти намеченными путями. Не станем соблазняться очевидным - очевидное, как было замечено выше, подчас бывает самым загадочным. 2. Итак, отправной точкой движения по первому пути служит утверждение: язык это дом самого бытия. В другом месте упомянутого «Письма о гуманизме» мы находим вариацию этой идеи, проясняющую её смысл: «Язык есть просветляюще-утаивающее яв­ ление самого бытия» . Из этих слов становится очевидным, что явление, будучи постижимым в своей принадлежности человеческому миру, метафорически уподобляется зримому дому. Язык есть то, в чём бытие являет себя человеку, становясь доступным его сознанию. Причём являет «просветляюще-утаивающим» способом, который в других ра­ ботах философ именует намёком . Чтобы понять, что имеет здесь в виду Хайдеггер, необходимо обратиться к его толкованию понятия истины. Заметим, что это понятие играет настолько важную роль в учении мыслителя, что мы не сможем ответить на занимающий нас вопрос, если обойдём его молчанием. В своих размышлениях об истине философ исходит из анализа внутренней формы древнегреческого слова, выражающего это понятие, - aX,f]0eia, которое он толкует как «несокрытость». Но несокрытость, явленность указывают собою на существование сокры­ того и непостижимого, что служит основанием для диалектического понимания истины. Она не есть нечто раз и навсегда данное, исчерпанное в своей определённости. Она пред­ ставляет собой скорее постоянный переход тайного в явное. Истина всегда является. Вот что говорит об этом Хайдеггер: «Несокрытость не устраняет сокрытости. И настолько не отменяет её, что раскрытие всегда нуждается в сокрытии» . Но как мы уже убедились, таким специфическим способом открывается людям само бытие. Действитель­ но, понятия истины и бытия для немецкого философа нераздельны. Согласно мысли Хай­ деггера, бытие, являющееся в языке «просветляюще-утаивающим» образом, - это и есть истина. Или иначе: истина есть бытие в его вербальной открытости людям. Отсюда про­ истекает ещё один вариант исследуемого изречения, предлагаемый мыслителем: «Язык - дом истины бытия» . Для большей ясности его можно перефразировать так: язык - это подлинная, достоверная явленность бытия. Теперь задумаемся над тем, как истина бытия открывается человеку. Нет нужды объяснять, что она предстаёт не как воспринимаемая в ощущениях вещь, но как смысл, возникающий в нашем сознании. По словам Хайдеггера, бытие само являет нам свою ис­ тину в «свободном дарении», ибо в сущности истины, т.е. самого бытия, «заключено вле­ чение к творению как особо отмеченной возможности, чтобы истина была сущей среди сущего» . «Бытие, высветляясь, просит слова. Оно, - пишет мыслитель, - говорит за себя. Давая о себе знать, оно в свою очередь позволяет сказаться экзистирующей мыс­ ли, дающей ему слово. Слово тем самым выступает в просвет бытия» . Замечу, что последнее сочетание - «просвет бытия» - служит у философа синонимом человека и его мира - т.е. прежде всего сферы культурных смыслов . Итак, выясняется, что человеческий мир - мир культуры - был бы невозможен без склонности бытия к «самоотдаче открытости» (выражение Хайдеггера). И поскольку бы­ тие открывается нам в своей истине как смысл, или, говоря философски, ноуменально, то другим обязательным условием постижения этой истины является духовное усилие со стороны человека. «Дом бытия» не может быть построен помимо нашей воли, без работы нашей мысли. Когда мыслитель говорит, что человеческая «мысль лишь даёт в своей речи слово невыговоренному смыслу бытия» , он вовсе не стремится принизить этим её значение. Найти и дать такое слово, которое было бы адекватным являющейся истине, 74 - дело великой важности, на которое способны немногие. Лишь немногие способны на то, чтобы вполне исполнять главное предназначение человека - пребывать в просвете развер­ зающегося бытия. И вот мы подошли к заключительной формуле первого пути: язык есть творение, в котором посредством человеческой мысли вершится самораскрытие бытия. Подобно дому, он создаётся людьми из не созданного ими «материала». 3. Установив эту формулу, мы оказались в шаге от возможности второго истолко­ вания начального изречения. Напомним, что в согласии с нею слова «Язык - это дом бы­ тия» следует понимать как «язык есть бытийный дом человека». Начнём продумывать эту возможность с того, что сделаем шаг, связующий оба пути воедино. Зададимся вопросом: ради чего, с какой целью происходит в творении самораскрытие бытия? Из предшест­ вующего рассмотрения должно быть ясно, что с позиции самого бытия этот вопрос не имеет смысла: оно раскрывается в языке, движимое присущей ему склонностью. Но с по­ зиции человека ответ будет таким: язык созидается для того, чтобы в нём и с ним мог су­ ществовать человеческий мир как «просвет бытия» (выражение Хайдеггера) . От­ крываясь в своей истине, бытие делает возможной мысль, которая даёт ему слово. Сози­ дая язык, бытие является в нём как интеллигибельное, потенциально осмысленное. И по­ скольку эта потенция осуществляется духовным усилием людей, постольку существует человеческий мир - мир культуры. «Только там, где есть речь, там есть мир», - подчёрки­ вает философ, перекликаясь со своим ровесником Витгенштейном1 . Чтобы глубже постичь характер потенциальной осмысленности бытия, рассмотрим те способы, какими человек может жительствовать в языке. Для этого вернёмся к бли­ жайшему контексту интересующего нас изречения: «...Мысль даёт бытию слово. Язык есть дом бытия. В жилище языка обитает человек». Последний глагол, определяющий modus vivendi человека, ничем не отличает последнего от животных. Человек может и ре­ ально существует в языке пассивно. Ведь, появляясь на свет, мы входим всегда в уже го­ товый дом: язык пред-дан нам. Однако если бы дело исчерпывалось только этим, Хайдег­ гер, скорее всего, сказал бы, что мысль не «даёт», а некогда прежде дала бытию слово. Предпочтя презенс перфекту, философ недвусмысленно указывает на потенцию человека к творчески-активному жительствованию в «бытийном доме». Пред-данность языка от­ нюдь не означает его статичности, всецелой законченности. Ибо само бытие, являющееся в языке в своей истине, динамично: оно всегда именно является, влекомое тягой к само­ раскрытию в мире. Не случайно в одной из своих поздних заметок (1969) философ даёт ещё и другую вариацию начального изречения: «Язык их (древних греков - А.К.) - по- строяемый дом наличного присутствия всего присутствующего - ждал их, дабы им жить и строить в нём» . Несмотря на то, что в текстах мыслителя достаточно много критики современной ему речевой реальности, сказанное им об эллинах в принципе отно­ сится к языку и людям как таковым. Более того, мы считаем, что он критикует современ­ ность как раз потому, что прилагает к ней ту же мерку, по которой так же «мерил» греков. Но что это значит: жить в языке творчески-активно? В учении Хайдеггера это зна­ чит исполнять призвание, которым от века наделён человек. В качестве исходной челове­ ческой обязанности философ постулирует вслушивание в бытие, говорящее нам своей тишиной. «Звон тиши» - так, загадочно-парадоксально, мыслитель именует образ, кото­ рым бытие проговаривает себя в мире. Мы лучше поймём этот образ, если вспомним о «просветляюще-утаивающем» способе самораскрытия истины, обсуждавшемся нами вы­ ше. Бытие говорит тем, что с-казывает, т.е. по-казывает, «кажет» вещи в их сущности . По этой причине «каждое произнесённое (человеком - А.К.) слово есть уже ответ: ответный сказ, идущая навстречу, слышащая речь» . Из долга вслушивания происходит вторая основная человеческая задача - «выводить беззвучный сказ (бытия - А.К.) в звучание речи» . По мнению Хайдеггера, способности к слушанию и речи «одинаково изначальны» . И как следует из его размышлений, способность к слушанию, в силу присущей ей реактивности, актуализируется первой, пробуждая затем 75 способность к речи. И потому, что речь происходит из вслушивания в звенящую тишину бытия, мы можем считать язык домом последнего. «Язык, - пишет Хайдеггер, - есть язык бытия» . Из этого следует, что его сущность есть звон тиши . Кроме творчески-послушного созидания языка, пребывание человека в «доме бы­ тия» действительно происходит противоположным, деструктивным, способом. Он, собст­ венно, и составляет суть пассивного существования в языке, которое философ определяет как забвение и падение. Такое существование, являющееся обычным если не для всех, то для большинства людей, начинается, как только человек уклоняется от своего призвания - находиться в свете являющейся истины. Переставая ответствовать зову бытия, речь стано­ вится неподлинной. Вместо существенного, она воплощает случайное, путаное, обыден­ ное. Опасность такого заслона усугубляется угрозой неразличения: с притуплением слуха к бытию люди теряют умение отличать с>тцественное от случайного и запутываются в слухах, кривотолках и лжи . В связи с описанной опасностью забвения мы должны осмыслить теперь миссию поэтов и мыслителей. Философ называет их «хранителями жилища языка»: «Их стража - осуществление открытости бытия, насколько они дают ей слово в речи, тем сохраняя её в языке». Как явствует из всего уже сказанного, суть их миссии совпадает с общим предна­ значением человека, служащего - т.е. должного служить, по слову Хайдеггера, «пастухом бытия». Но так как большинство людей не соответствуют своему призванию, только бла­ годаря духовным усилиям поэтов и мыслителей язык остаётся домом бытия, а потому и жилищем - именно родным, надёжным жилищем, а не психоневрологическим диспансе­ ром - для человека. С тех пор как поэтичность выветрилась из народной жизни, поэты и мыслители остаются последними особо призванными зиждителями языка. Говоря об этом типе людей, Хайдеггер выделяет в первую очередь их функцию, а не самих её носителей: любой человек может стать в положение ответствующего бытию. И напротив, мыслители и поэты ничем не отличаются от прочих смертных, пока, выражаясь словами Пушкина, Аполлон не требует их к священной жертве. Созидая язык в своём творчестве, творцы со­ храняют его от уклонения в беспочвенность и разрыва с онтологическими корнями. Ведь будучи динамическим явлением истины бытия, язык не может быть «законсервирован» и тем сбережён. Чтобы сохраняться, он должен пребывать в творческом созидании, заклю­ чающемся во вслушивании и отклике на зов бытия. Это проясняет смысл слов философа о том, что самораскрытие бытия в подлинном, ответственном слове составляет сущность поэзии . И потому именно во вдохновенной речи творцов по-настоящему пребы­ вает язык. Их речь, говорит Хайдеггер, есть «язык языка» . Это язык в его высшем состоянии, достигая которого он может служить своей высшей цели - «устанавливать (т.е. приводить к просветлённой явленности - А.К.) бытие посредством слова» . В завершение предпринятого анализа нам хотелось бы напомнить о том, что ко­ нечной точкой его первого пути стала формула: язык есть творение, созидая которое че­ ловек строит свой мир. Высшей изначальной формой творчества для Хайдеггера служит поэзия. Поэзия же, как только что было сказано, - это чистейший, подлинный сказ бытия, «глагол несокрытости сущего» . Таким образом, круг замкнулся: «Язык есть вместе дом бытия и жилище человеческого существа» . Ибо, согласно ключевой идее философа, смысл человеческого существования состоит не в чём ином, как в ответ­ ственном стоянии в просвете истины бытия, что позволяет ей явиться в поэтически тво­ римом слове. Примечания: 1. Статья написана в 2009 году. 2. Ср. его знаменитый афоризм: «Границы моего языка означают границы моего ми­ ра» (5.6) . 76 3. «Забвение истины бытия под напором не продуманного в своей сути сущего - п дение» . 1. Хайдеггер М. Бытие и время. - Харьков, 2003. 2. Хайдеггер М. Жительствование человека // Хайдеггер М. Работы и размышления раз­ ных лет. - М., 1993. 3. Хайдеггер М. Письмо о гуманизме // Хайдеггер М. Время и бытие: Статьи и выступ­ ления. - М., 1993. 4. Хайдеггер М. Из диалога о языке. Между японцем и спрашивающим // Хайдеггер М. Время и бытие: Статьи и выступления. - М., 1993. 5. Хайдеггер М. Гёльдерлин и сущность поэзии // Логос. Вып. 1, 1991. 6. Хайдеггер М. Исток искусства и предназначение мысли // Хайдеггер М. Работы и раз­ мышления разных лет. - М., 1993. 7. Хайдеггер М. Исток художественного творения // Хайдеггер М. Работы и размышле­ ния разных лет. - М., 1993. 8. Витгенштейн Л. Логико-философский трактат // Витгенштейн Л. Философские рабо­ ты. Часть I. - М., 1994. 9. Хайдеггер М. Знаки // Хайдеггер М. Работы и размышления разных лет. - М., 1993. 10. Хайдеггер М. Язык // Хайдеггер - М., СПб, 1991. 11. Хайдеггер М. Путь к языку // Хайдеггер М. Время и бытие: Статьи и выступления. - М., 1993. Тенденции развития фонетической системы новосельческого говора села Седельниково Омской области М. Кистанова, М Л. Харламова Омский государственный университет им. Ф.М. Достоевского Новосельческие говоры на территориях традиционно старожильческих говоров (коей является и территория Седельниковского района) представляют большой интерес для исследования, так как они подвержены одновременному влиянию литературного язы­ ка и окружающих старожильческих и смешанных говоров. В результате этого влияния но­ восельческие говоры приобретают множество вторичных диалектных признаков, то есть новых элементов фонологической системы, выраженных старыми, свойственными диа­ лекту, фонетическими средствами . По утверждению В.В. Колесова, вторичные диалектные признаки «составляют динамическую часть» диалектной фонетической сис­ темы, а значит, свидетельствуют о текущих процессах и тенденциях развития говоров. Цель данной работы - на основе анализа фонетической системы новосельческого говора и выявления его основных и вторичных диалектных признаков определить тенден­ ции развития говора. Материалом исследования послужила фонетическая запись спонтанной речи жи­ тельницы села Седельниково Рожковой (Хохловой) Варвары Тимофеевны, произведенная в ходе диалектологической экспедиции Омского государственного университета в 2005 году. Варвара Тимофеевна родилась в Орловской области, в юности переехала в одну из ныне исчезнувших деревень Седельниковского района. Название деревни не было упомя­ нуто в беседе, но информант отмечает, что там жили «минские и смоляки», т.е. выходцы из Белоруссии и пограничных с ней российских населенных пунктов. 28 лет назад инфор­ мант переехала в Седельниково. Можно предположить, что «материнским» говором для информанта является южнорусский говор Орловской губернии. 77

Хайдеггер Мартин

Мартин Хайдеггер

Перевод и примечания Б.В.Маркова

Человек говорит. Мы говорим наяву и в мечтах. Мы говорим постоянно, даже тогда, когда не произносим никаких слов, а только слушаем или читаем, и даже тогда, когда не слушаем и не читаем, а занимаемся работой или отдыхаем. Мы каким-нибудь способом постоянно говорим. Говорим потому, что говорение естественно для нас. Око происходит не только по какому-то особенному желанию. Человек имеет язык от природы. Существует учение, что в отличие от животных и растений человек является говорящим существом. Сказанное не следует понимать так, что наряду с другими способностями человек может говорить. Утверждается, что только язык делает человека таким существом, как человек. Только как говорящий человек - это человек. Так считал Гумбольт. Но необходимо продумать, что это значит: человек.

Во всяком случае, язык составляет ближайшее окружение человеческого существа. Повсюду встречается язык. Поэтому неудивительно, что человек, задумав всмотреться в то, что есть, попадает к языку для того, чтобы удовлетворительным образом определить то, что ему видится. Поэтому размышляющий пытается составить представление о том, что есть язык вообще. Всеобщее, значимое для любого языка называют сущностью. Представить общепринятое как всеобщее - это, согласно господствующему мнению, основной ход мышления. Мыслить язык - это значит: дать представление о сущности языка и тем самым основательно отделить его от других представлений. Именно этому, как кажется, и посвящен данный доклад. Но ведь название его не звучит: о сущности языка. Оно только гласит: язык. "Только", - говорим мы и приставляем это к слишком самонадеянному названию нашего замысла, будто собираемся довольствоваться скоромным сообщением о языке. Однако говорить о языке, вероятно, еще хуже, чем писать о молчании. Мы не собираемся приступить к языку с целью втиснуть его в рамки готовых представлений.

Мы не хотим свести сущность языка к понятиям" или поставить всюду пригодное воззрение, обосновывающее все представления о языке.

Обсуждать язык - значит не столько его, сколько нас самих привести к местопребыванию его сущности: собраться в событие. Сам язык, и только его можем мы по-мыслить. Язык есть; язык, и ничего кроме него. Язык есть язык. Логически вышколенный, все рассчитывающий и потому весьма надменный рассудок назовет эти положения ничего не значащей тавтологией. Дважды повторено одно и то же: язык есть язык; как это может способствовать продвижению дальше? Но мы и не хотим уходить дальше. Ведь мы можем оставаться там, где пребываем. Поэтому задумаемся: как обстоит дело с самим языком? Поэтому спросим: как пребывает язык как язык? И ответим: язык говоритI . Но что, это серьезный ответ? Если так, то надо выявить, что значит говорить.

Захотеть помыслить язык - это значит вступить в говор языка, для того чтобы пребывать при языке, т.е. быть при его, а не при своем говорении. Только так достигнем мы сферы, внутри которой, удачно или нет, язык проговорит нам свою сущность. Язык мы уступаем говору. Мы не может ни обосновать язык чем-то другим, нежели он сам, ни объяснить другое языком.

"Если бы я был столь же красноречив, как Демосфен, то не смог бы большего, чем трижды, повторить: разум - это язык, логос. Этому я верен до мозга костей и буду верен до смерти. И все же в глубине своей он остается чем-то темным для меня; я как бы жду апокалипсического ангела с ключами от этой бездны".

Бездна открывается Гаману в результате осознания того, что разум - это язык. Пытаясь ответить на вопрос, что есть разум, Гаман приходит обратно к языку. Взгляд на него проваливается в бездну. Происходит ли это потому, что разум покоится на языке, или потому, что язык и есть бездна? О бездне мы говорим тогда, когда почва или отсутствует, или уходит из-под ног в поисках основания. Этим не спрашиваем мы, что

такое разум, а лишь стремимся задуматься о языке, взяв в качестве ориентира странное положение: язык есть язык. Это положение не отсылает нас к чему-то иному, на чем основывается язык. Оно ничего не говорит о том, является или нет сам язык основой дли чего-то иного. Положение: язык есть язык позволяет нам парить над бездной до тех пор, пока мы состоим при то, что он говорит.

Язык есть: язык. Язык говорит. Если мы будем погружаться в бездну, которую вызывает данное положение, то не упадем в пустоту. Мы парим в выси. В ней открывается глубь. То и другое просматривается с того места, которое мы обживаем в поисках пребывании сущности человека.

Помыслить язык - это значит: найти такой тон в говоре языка, чтобы в нем нашлось прибежище для исполнения сущности смертных.

Что значит говорить? Расхожее мнение это представляет так: разговор это занятие производством звучания и слушания. Разговор - это звуковое сообщение и выражение человеческих переживаний. Такова основная мысль, из которой следуют "три характеристики языка.

Во-первых, и прежде всего, язык есть выражение. Представление о языке как выражении наиболее распространено. В нем предполагается наличие внутреннего, которое выражается. Если язык рассматривается как выражение, то он представляется выразительно, и именно в том случае, когда выражение объясняется ссылкой на внутреннее.

Во-вторых, понимается язык как человеческая деятельность. Поэтому и утверждается: человек говорит и он говорит языком. Поэтому нельзя сказать: язык говорит; так как это значило бы: только язык создает и задает человека. Этим допускалось бы, что человек - говоритель языка.

В-третьих, производимые человеком выражения всегда есть представления и изображения действительного и недействительного.

Издавна знают, что приводимые характеристики недостаточны для того, чтобы ограничить сущность языка. В том случае,

если это каким-то образом все-таки удается, она получает столь широкое определение, что выражение встраивается в общую картину человеческих действий как одна из форм деятельности, в ходе которых человек производит сам себя.

Характеристике языка, как человеческой деятельности, противопоставляется учение о божественном происхождении слов языка. Согласно началу пролога Евангелия от Иоанна, вначале слово было у бога. Но от оков рационально-логического объяснения необходимо освободить не только вопрос о происхождении языка, требуется прежде всего освободитьсяот логически ограниченного описания языка. Против характеристики значения слов исключительно как понятий на передний план выдвигается образно-символический характер языка. Биология и философская антропология, социология и психопатология, теология и поэтика предпринимают серьезные усилия для полного описания и объяснения языковых явлений.

Для этого к изучению привлекаются идущие из древности способы употребления языка. Это объясняется тем, что грамматически-логические, а также философские и научные представления о языке за два с половиной тысячелетия остались неизменными, хотя при этом знания о языке расширялось и изменялись. Эти факты можно было бы привести для доказательства непоколебимости ведущих представлений о языке. Никто не осмелился бы объявить неправильной или даже отбросить как ненужную характеристику языка как звуковое выражение внутренних переживаний, как человеческую деятельность или образно-понятийное отражение. Приведенное рассмотрение языка правильно; оно направляется тем, что воспроизводится самим анализом языковых явлений во все времена. Именно в круге этого правящего возникают все те вопросы, которыми сопровождаются описания и объяснения языковых явлений.

И все же слишком мало мы размышляем о странной роли этих правильных представлений языка. Они задают как нечто несомненное везде и всюду, спектр разнородных научных способов анализа языка. Они возвращают к старым традициям. Но при этом они полностью пренебрегают древними отпечатками сущности языка.

Поэтому, несмотря на свою традиционность и понятность, они никогда ни смогут привести к языку как языку.

Язык говорит. Как обстоит дело с его говором? Где мы его находим? Наиболее близко в самом разговоре. Именно в нем полностью осуществляется язык. В разговоре язык не прекращается. В разговоре язык укрывается. В разговоре собирает язык способ, каким он пребывает и то, что в нем пребывает - его пребывание, его сущность. Но преимущественно и чаще всего противостоит нам разговор только как прошлое языка.