ВВЕДЕНИЕ

Актуальность проблемы.

Не смотря на то, что тема сталинизма в современной исторической науке прошла пик актуальности, пришедшийся на 1987–1990-е гг., тем не менее, она по-прежнему привлекает общественное внимание. В значительной мере это обусловлено тем очевидным фактом, что И.В. Сталин и сталинизм представляют собой значимые элементы советской и российской действительности, без понимания которых попросту невозможно полноценное изучение ключевых проблем современности.

Феномен - явление выдающееся, исключительное в каком-нибудь отношении, в котором обнаруживается сущность чего-либо1. Сталинизм как явление отечественной истории в полной мере подходит под это определение как из-за того неослабевающего внимания, которое уделяется ему обществом, так и из-за сложившегося в исторической науке широкого тематического круга исследований, объединенных термином «сталинизм».

Обсуждение периода сталинизма в общественной жизни современной России неизменно опирается на научную базу исторических разысканий по данной тематике.

Объект исследования: явление «сталинизм»

Предмет исследования: «сталинизм» в отечественной историографии

Цель работы: выявить уровень разработки темы сталинизма.

1. Выявить основные этапы рассмотрения данной темы, их особенности и значения

Хронологические рамки исследования: с момента появления термина «сталинизм» -2000-е годы.

1. Возникновение термина

Впервые употребление термина «сталинизм» встречается в речи Л.Д. Троцкого «Сталинизм и большевизм» в бюллетене оппозиции большевиков-ленинцев от 28 августа 1937 г2. Л.Д. Троцкий является, по сути, его создателем, заложившим в него его первоначальный смысл. Следовательно, изначальное определение «сталинизма» следует выводить из вышеуказанного документа, тем более, как будет показано ниже, в отношении значения, характеристик и истоков сталинизма Л.Д. Троцкий поднимал во многом те же вопросы, которые встанут перед исследователями в последующие периоды.

Центральной задачей автора, в тот момент потерпевшего политическое поражение в партии и находящегося в эмиграции, было создание IV Интернационала и объединение международных коммунистических сил. Именно эту цель преследовала опубликованная речь Л.Д. Троцкого, в которой он намеревался развести понятие «большевизм» и изобретенный им термин «сталинизм» для демонстрации чуждости последнего и его полной противоположности первому.

«Верно ли, однако, что сталинизм представляет законный продукт большевизма»3, - ставил вопрос Л.Д. Троцкий. В бюллетене он представлял сталинизм, как несомненно враждебное и, главное, прямо противоположное большевизму понятие.

Анализ соотношения двух терминов и их сущностного содержания Л.Д. Троцкий начал с изучения явления «разложения» партии: «Научное мышление требует конкретного анализа: как и почему партия разложилась. Никто не дал до сих пор этого анализа, кроме самих большевиков»4.

Но явление, как любое новообразование, было необходимо объяснять исторически, т. е. проследить его возникновение, показав причину его появления. Л.Д. Троцкий в данном случае берет на себя роль преданного последователя большевиков, представляя истинную, на его взгляд, причину появления сталинизма.

Прежде всего, сталинизм, по мнению Л.Д. Троцкого, - продукт реакционной эпохи в противоположность революционной: «Реакционные эпохи, как наша, не только разлагают и ослабляют рабочий класс, изолируя его авангард, но и снижают общий идеологический уровень движения, отбрасывая политическую мысль назад, к давно уже пройденным этапам»5. Далее автор следует в рассуждениях методом «от противного», характеризуя большевизм и через него сталинизм – прямую противоположность большевизму.

Представив причины появления такого феномена, как «сталинизм», Л.Д. Троцкий определяет его как «продукт такого состояния общества, когда оно еще не сумело вырваться из смирительной рубашки государства»6, режима «государственного социализма». Сталинизм, по мнению Л.Д. Троцкого, никак не может ликвидировать государство, потому что слабее его и поскольку «ликвидация государства не может быть достигнута посредством простого игнорирования государства».

Суть сталинизма Л.Д. Троцкий обозначает как «термидорианский переворот», который, в отличие от революции - переворота социальных отношений в интересах масс, явился «перестройкой советского общества в интересах привилегированного меньшинства»7.

Анализируя значение данного документа, следует сказать, что Л.Д. Троцкий затронул немало аспектов, которым в последующей историографии будет уделено большое внимание.

Прежде всего, это вопрос об истоках сталинизма, его связи или отсутствия подобной связи с большевизмом. Как уже было отмечено, понимание любого явления невозможно без обоснования истоков, причин появления. В отношении феномена «сталинизма» этот вопрос станет одним из ключевых в определении, как его сущности, так и отношения конкретных авторов или групп авторов к изучаемому ими явлению.

1. Изучение проблемы сталинизма в разные периоды отечественной исторической науки

2.1. «Эпоха Сталина»

Термин «сталинизм», как понятие, введенное оппозицией и главным врагом И.В. Сталина Л.Д. Троцким, на протяжении периода, позже определенного как «эпоха Сталина»8, не употреблялся в официальной исторической науке. Более того, самой проблемы «сталинизма» как научной темы не существовало и не могло появиться в условиях господства положений «Краткого курса истории ВКП(б)».

В современной историографии со второй половины 1980-х гг. утвердилась вполне единодушная оценка исторической науки в период 1930-1950-х гг9. С момента выхода «Краткого курса» в 1938г. исследователи приходят к мнению о процессе унификации мировоззрения, создания единомыслия на базе сталинизма, принципы которого воплощал «Краткий курс». Подробнее всего этот вопрос был рассмотрен Н.Н. Масловым в ряде статей10, сходных взглядов придерживается А.Н. Мерцалов, писавший о том, что «в сталинской системе освещения прошлого отразились многие черты самого сталинизма»11.

Следовательно, термин «сталинизм» оставался понятием, заведомо обреченным на забвение как изобретение враждебной строю оппозиции. Поэтому рассмотрение связанной с ним совокупности явлений, событий и черт не ставилось в качестве научной проблемы вплоть до периода, получившего название «оттепели».

Изменения начались с рубежной для данного периода даты - 5 марта 1953г. Этот год в отечественной историографии традиционно считается годом «конца эпохи»12. Смерть И.В. Сталина, бесспорно, знаменовала собой завершение определенного этапа в истории Советского Союза и общества страны. Представление о переходном этапе сложилось как в сознании людей, так и в исторической науке.

2.2. Период «оттепели»

Период оттепели знаменует собой значительные изменения в развитии исторического знания, что было отмечено рядом исследователей13. В этой связи нас интересует прежде всего проблема феномена «сталинизма», ведь именно в указанный период были заложены идейно-политические основы для его дальнейшего научного изучения. Для понимания контекста возникновения подобных изменений необходимо кратко охарактеризовать политическую жизнь страны сразу после 5 марта 1953 г. и происходившие в ней события.

Как неоднократно отмечалось ранее, историческая наука в советский период, и в особенности в 1930-1950-е гг., находилась в прямой зависимости от власти, следуя линии заявленной партией. Поэтому любые кардинальные изменения в науке могли иметь место только после директивы высшей партийной власти. Возникновение феномена «сталинизма» как научной проблемы является в данном случае одним из наиболее показательных примеров подобной зависимости науки от партийно-государственной линии и конкретных партийных решений.

10 марта 1953г. было собрано совещание представителей ЦК и редакторов ведущих советских газет. Наиболее значительным из высказываний стала речь Г.М. Маленкова. Формально он был недоволен статьей, опубликованной в «Правде», которую сопровождал фотомонтаж, демонстрирующий И.В. Сталина, Мао Цзэдуна и Г.М. Маленкова в процессе официальной встречи. Фигура Г.М. Маленкова явно ставилась в один ряд с этими лицами, будто выдвигая нового преемника скончавшемуся вождю. Г.М. Маленков, критикуя фотографию, высказал главную мысль, ради которой, вероятно, и было назначено собрание. Он заявил о том, что «считает обязательным прекратить политику культа личности», впервые предложив этот термин к использованию в официальной печати постсталинской страны14.

По своему общественному и научно-историческому значению предложенный термин - «культ личности» - станет едва ли не столь же ключевым, как и «сталинизм», который в данный период не упоминался партийным руководством. Но, как и «сталинизм», термин «культ личности» впоследствии станет одним из смыслообразующих понятий в изучении истории периода 1930-1950-х гг. И хотя данное исследование не посвящено непосредственно феномену «культа личности», проигнорировать возникновение термина и его значение не представляется возможным по нескольким причинам.

Во-первых, термин «культ личности» станет основным политическим понятием периода - на нем будет строиться новая линия, проводимая партией и неизбежно влиявшая на историческую науку. Термин отражал всю «половинчатость» породившей его эпохи - эпохи хрущевских идеологических и политических реформ15.

Во-вторых, термин будет активно использоваться историками и публицистами периода перестройки, для них значение введенного термина в период оттепели по своей силе будет равнозначно воздействию на общественно-научную жизнь вновь открытого в конце 1980-х гг. термина «сталинизм».

Наконец, именно термин «культ личности» в период оттепели станет политической и научной заменой «сталинизму», а в период перестройки будет во многом приравнен к нему16.

Исследователи заключили, что уже на первом этапе легального осмысления сталинизма в период оттепели главный, если не единственный, акцент был сделан на версии индивидуальной ответственности17. Культ личности, таким образом, оказался удачной идеологической находкой, способной удовлетворить насущные проблемы, стоявшие перед властью18.

Историческая наука все еще оставалась орудием политико-идеологической борьбы, хотя на ХХ съезде ей был придано несколько иное направление развития. Так, Н.С. Хрущев объявил недостатком науки то, что «она в значительной мере оторвана от практики коммунистического строительства»19. Еще конкретнее была речь А.И. Микояна, говорившего о том, что «часть вины за неудовлетворительное состояние идеологической работы надо отнести за счет обстановки, созданной для науки за ряд предыдущих лет»20. Речь шла о периоде, не получившем в том время названия «сталинизм», а история еще раз подтвердила свое положение в качестве главного помощника власти в области идеологии.

После ХХ съезда КПСС научного изучения эпохи И.В. Сталина в истории СССР не последовало, вина за ГУЛАГ и другие жестокие мероприятия той эпохи была возложена персонально на И.В. Сталина, не затронув критически режим в целом и многих партийно-советских работников. Ученые периода перестройки и представители современной российской историографии единодушны во мнении о том, что «углубление» в проблему культа личности было свернуто в конце 1960-х гг. Тема была выведена в своеобразную «резервацию»21.

Кроме того, в отношении науки в целом съезд не смог изменить культуру восприятия исторического времени, ограничившись призывом назад, к марксизму-ленинизму22. Некоторые исследователи даже склонны рассматривать хрущевскую дестанилизацию как первую компромиссную попытку легализовать сталинизм через официальное признание властью совершенных им преступлений против партии и народа23.

Но сталинизм в период 1960-1980-х гг. продолжал жить в социальной памяти советских людей как сложное явление социально-политической жизни социалистического общества24. Не получив должного научного объяснения и будучи замененным в общественной жизни не адекватным ему термином культа личности, он превратился в отложенную научную и социально-политическую проблему, которая дала о себе знать в период радикальных изменений в жизни страны - в период перестройки.

1. Актуализация научного изучения феномена «сталинизма» в период перестройки

В апреле 1985г. генеральным секретарем ЦК КПСС М.С. Горбачевым был сделан доклад, наметивший «качественно новый подход к достижению поставленных целей»25, а именно к построению социализма. Термин «перестройка» был воспринят большинством как коренной слом прежних течений и «генеральных линий»: «Перестройка - революционный процесс.

Первоначально внимание власти было сосредоточено на решении экономических проблем, но вскоре деятели партии задумались о политических основаниях происходивших перемен. В 1987г. прозвучал доклад М.С. Горбачева, посвященный 70-летию Октября. Для общественности, интеллигенции и научной среды именно это выступление стало переломным моментом в осознании ими и действительности, и своего забытого прошлого: «пожалуй, впервые партия не «закрывала» вопросы нашего исторического прошлого, а смело открывала их для серьезного анализа»26.

Ведущая роль в процессе обсуждения досталась публицистике. О том, что «писателям, журналистам и публицистам принадлежит инициатива в постановке и оценке многих факторов, событий, личностей»27, писали многие профессиональные историки, признавая, что престиж их собственной науки в данный конкретный период чрезвычайно низок. В авангарде обсуждения оказались многочисленные газеты, журналы. Количество публикаций, статей и доводов в пользу того или иного мнения не давало возможности даже поверхностно осмыслить весь поступающий материал. Публицистика расшатывала десятилетиями складывавшуюся систему монополии на истину, предоставляя отдельным личностям право на собственное мнение и его публичное высказывание28.

В Немного о ревизионизьме

С. 13: Многочисленные документы полностью опровергают различные предположения о стихийности террора, об утрате центром контроля над ходом массовых репрессий, об особой роли региональных руководителей и каких-то мифических групп бюрократии в инициировании террора и т.п. Начало этим теориям было положено так называемыми «ревизионистами» на Западе ещё в 1980-е гг., когда советские архивы были абсолютно закрыты, а сильно идеологизированные постулаты «официальной» западной историографии вызывали отторжение у молодых, склонных к эпатажу «бунтарей» из университетской среды. Под влиянием вновь открывшихся фактов эти западные историки в некоторой мере скорректировали свои позиции [Одной из важнейших работы этого направления, в которой делается компромиссная попытка соединить априорные построения о стихийности террора и явно противоречащие им архивные свидетельства, является статья: Getty J. «Excesses are not permitted»: Мass Terror and Stаlinist Governance in the Late 1930s // The Russian Review. Vol. 61 (January 2002). Р. 113-138]. Однако старые заблуждения и выдумки в карикатурно-преувеличенном виде воспроизводятся и в современной России, правда, без упоминания своих предшественников - «ревизионистов» [Жуков Ю.Н. Иной Сталин. Политические реформы в СССР в 1933-1937 гг. М., 2003]. Фантастические картины террора как результата противостояния Сталина-реформатора, стремившегося дать стране демократию, и своекорыстных партийных бюрократов-ортодоксов, всячески притеснявших вождя, основаны на многочисленных ошибках, сверхвольном обращении с источниками, а также игнорировании реальных фактов, не вписывающихся в придуманную схему.

Дополнительное чтение:

Об одной лекции в ИРИ РАН (в комментах ещё интересных ссылок)

Оригинал взят у afanarizm в Об одной лекции в ИРИ РАН

В прошедший четверг в ИРИ выступал знаменитый историк Олег Хлевнюк с докладом о современной историографии сталинизма. Пришёл послушать - оказалось исключительно интересно. Тезисно изложу, о чём там было:

Термин «сталинизм» принят и утвердился в исторической науке;

Историки научились работать с архивами, прошло преклонение перед архивами, стало ясно, что в них есть, а чего нет, сейчас ситуация в этом плане куда определённее. однако изучение некоторых сюжетов затрудняется недоступностью архивов (например, уголовной преступности - закрытостью хранилищ НКВД-МВД);

Концепция тоталитаризма не может объяснить природу советского общества. советская история не монолитна, в ней существуют этапы со своими характеристиками. установлена приниципиальная разница между сталинским и гитлеровским режимами;

Сталинизм - гибкая система, способная приспосабливаться к сложившимся условиям. этим во многом объясняется лёгкость демонтажа сталинизма после смерти сталина;

Однозначно установлено, что центром политической системы был сталин, от него исходили все принципиальные и большинство прочих решений. установлена и его руководящая роль в организации репрессий, а также в определении экономического курса - который отталкивался не от экономических, а от политико-идеологических соображений. первая пятилетка - чисто политическая, никаких причин проводить её, тем более с такими высокими заданиями и такими варвскими методми не было, как результата - полный провал. вторая - самая удачная из пятилеток 30-х, т.к. в её основе были экономические соображения;

В связи с предыдущим пунктом - полностью разбиты концепции западных авторов-ревизионистов 1970-80-х: о «случайности» или «стихийности» террора, руководящей роли местных лидеров, вышедшем из-под контроля НКВД и проч. однако это теории подхвачены современными сталинистами, которые, правда, не указывают на источники своего вдохновения. современные попытки оправдать сталина несостоятельны, во многом потому, что авторы-сталинисты - не историки, не работают с архивами и действуют по идеологическим мотивам. Хлевнюк высказал недовольство тем, что прилавки забиты просталинской литературой самого низкого пошиба, высказал предполжение, что издательства, её выпускающие, созданы специально и получают специальное финансирование - однако это поветрие пройдёт, забудется, хотя историкам надо быть активнее;

Сейчас в изучении советского периода ведущая роль принадлежит истории повседневности. это положительное явление, однако не следует его абсолютизировать, дабы не прийти к неверным выводам (например, ошибкой было бы на основе дневников горожан делать выводы о жизни всей страны - ибо общество сталинских лет было сильно сегрегировано и внутри каждой страты существовали свои воззрения и представления);

Изучение сталинского периода весьма интенсивно и плодотворно, однако неравномерно по хронологии и темам - лучше изучены 30-е, а также традиционно пользовавшиеся вниманием темы: политика, сельхоз. по послевоенному периоду работ меньше, в основном концентрируются на политике, экономика и сельхоз изучены слабее;

Отдельно необходимо изучение механизмов функционирования режима, принятия решений, особенно на низовом уровне (хотя не следует забывать об особенностях принятия решений - в личных беседах, по телефону и пр., т.е. нигде не зафиксированных - особенность периода), а также экономики военного и послевоенного периодов (также на низовом уровне - отдельные предприятия, регионы и пр.), советской национальной политики (в первую очередь проблемы совмещения традиций и советских новаций)

Негативные моменты в современном изучении сталинизма: малая доля критики, преобладание комплиментарности в отзывах, вал бессодержательных исследований, особенно в провинции, отсутствие чисто реценизонного издания, которое рассматривало бы публикации по теме. кроме того, заглохли некоторые направления, появившиеся на рубеже 1980-90-х.

Историки замкнулись в своём сообществе, хотя должны бороться за авторитет в обществе. очень полезны многочисленные дискуссии в Интернете - уровень откровенно примитивны, но всё же стимулируют дополнительное изучение тем и сюжетов, в этом смысле перехватили инициативу у историков.

Было ещё что-то, но я забыл тетрадь и вбивал в мобильник, а там место ограничено, плюс потерялись какие-то записи - но в целом так. После доклада были вопросы:

Один вопрос по изданию «На приёме у сталина», насколько аутентична, нет ли фальсификаций, ведь оригинал даже не сшит. По мнению Хлевнюка, всё в порядке, издание поддаётся проверке, к тому же если бы были фальсификации, то и дело бы сшили, и все печати, какие надо, стояли бы. Более того, если упоминания о визитах к сталину в чьих-то мемуарах на «бьются» с книгой - то эти свидетельства можно смело отбрасывать (как, например, с воспоимнаниями минморфлота Афанасьева). Хотя, конечно, сталин принимал визитёров не только в кремлёвском кабинете, но и на квартире в Кремле, в здании секретариата ЦК, а также на дачах (прежде всего, Кунцевской) - эти посещения не отражены;

Другой вопрос - по т.н. «русскому патриотизму» сталина. не следует переоценивать этой тенденции, чисто ситуативная и не носившая характера целенаправленной политики. более того, многочисленные факты притеснений русских в национальных республиках и автономиях, преступлений на национальной почве;

Вопрос о личном отношении к сталину - отрицательное как к личности и руководителю (далеко не всегда адекватен условиям, много ошибочных решений), «злодей не может быть великим». кроме того, Хлевнюк убеждён в том, что сталинизм не был безальтернативен и неизбежен - утвердился в ходе внутрипартийной борьбы, в которой сталин использовал, в т.ч., методы шантажа (например, Рудзутака и Калинина), а также Гражданской войны конца 1920-х. для уяснения альтернатив надо изучать не идеолога бухарина, а практика рыкова, то, какие решения принимал он в тяжёлой экономической обстановке;

Наконец, неизбежный вопрос по репрессиям - о количестве пострадавших за сталинский период: около 18 млн. - лагеря и колонии (и тюрьмы), 6 млн. спецпоселенцев (включая репрессированные народы), около 30 млн. - «указники» (без отсидки). по количеству казнённых период 1937-38 беспрецедентен в истории страны, стоит в одном ряду с КНР, Камбоджей и художествами гитлеровцев за пределами Германии. как мог помочь экономике страны расстрел более 600 тысяч человек (а в основном расстреливались рабочие и крестьяне самых продуктивных возрастов) - загадка. о количестве уголовных осуждённых разгорелась своего рода дискуссия, консенсус в том, что однозначно вычленить, кто уголовный осуждённый, а кто политический - невозможно, по уголовным статьям осуждались политические и наоборот. для Хлевнюка политические - это те, кто пострадал по закону о колосках и прочим подобного рода актам, ибо их принятия диктовались политическими соображениями. Е.Ю. Зубкова дополнила, что до 1947 осуждённые не дифференцировались по уголовным или политическим делам. И.А. Христофоров указал, что при определении причины осуждения нужно смотреть на результаты реабилитации - если реабилитировались по политической статье (ст. 58 целиком), то существо ареста не имеет значения.

Тема репрессий вызвала, конечно, наибольший интерес, решено было провести специальный доклад в недалёком будущем. О нём, ежели будет интерес, проинформирую тоже. А пока всё.

В фильме Михаила Ромма «Ленин в Октябре» есть одна примечательная сцена. Рабочий Василий приносит скрывающемуся на конспиративной квартире Ленину целую кипу свежих газет. Однако Ленин остается недоволен тем, что среди газет отсутствует черносотенная газета. "Врагов надо знать! Принесите завтра" - требует Ленин. Неважно, является этот разговор творческим вымыслом сценариста или неким апокрифом из жизни Ленина. Важно то, что для понимания сложившейся ситуации не второстепенную роль играет информация из стана идеологического противника .

Перенося этот принцип на историческую почву, мы также должны осознавать, что для изучения сталинского периода нам так или иначе придется ознакомится и разобраться с положениями в западной исторической науке . Мне кажется, важность такого подхода состоит даже не столько в освоении конкретной фактологии, сколько в поиске новых толчков для осмысления сталинского периода или даже подтверждения нашего взгляда на Советскую эпоху. Казалось бы, как могут западные историки разделять наши взгляды? В данном случае мне бы хотелось привести конкретный пример. Заведующий кафедрой восточноевропейской истории в университете имени Гумбольдта в Берлине Йорг Баберовски, который даже на фоне других западных историков выделяется крайним антисоветизмом, пишет: «Русские коммунисты были искушёнными учениками века Разума и Просвещения (здесь и далее выделено мной): то, что упустила природа, должно быть восполнено человеческими руками. А всему, что не отвечало требованиям разума, как его понимали большевики, следовало исчезнуть с лица земли. Социализм нисколько не опровергал главную идею модернизма, наоборот, он стремился к ее подлинному осуществлению» . Итак, немецкий историк считает большевиков учениками эпохи просвещения, стремящихся к подлинному осуществлению модерна. Для российских Сванидз и Пивоваровых признание большевиков как продолжателей дела Вольтера, Лейбница, Монтескье, было бы непреодолимым идеологическим барьером. Замечу, что в плане модерна это высказывание вполне соответствует положениям Сути Времени (расхождения лишь в оценках).

Далее я не буду подробно останавливаться на исследованиях и выводах отдельных западных историков. Мне кажется куда более важным начертить генезис развития западной историографии сталинизма на примере двух самых ярких научных течениях . В качестве страны я возьму США, так как наиболее сильное влияние в формировании историографии об СССР в западных государствах оказывали именно Соединенные Штаты.

Активное изучение сталинской эпохи началось после окончания Второй Мировой Войны в рамках дисциплин Russian studies и Soviet and Communist studies , более известных как советология (Sovietology ). Советология была сильно заострена под нужды Холодной Войны, которая и определила её исключительную идеологизированность . Реальные знания об истории СССР нужны были настолько, насколько они соответствовали нуждам ведущийся войны на её пропагандистских и политических направлениях. Для американской политической элиты важно было понять, с каким противником они столкнулись. Каков его военный и экономический потенциал. Как функционируют институты. Какова кадровая политика, и как принимаются решения в высших эшелонах власти. Каковы отношения народа и власти. Изучение советской истории должно было помочь в понимании советского настоящего. Однако политика железного занавеса предотвращала поступления актуальной и исторической информации, а собственных источников для изучения советской истории было немного. Главными источниками были: архив Гувера, основанный еще во времена поволжского голода 1921 года, архив Троцкого, различные эмигрантские архивы и официальная советская пресса. Главным козырем для изучения сталинизма послужил смоленский партийный архив. Он был захвачен еще немцами во время Великой Отечественной Войны, а в 1945 г. он оказался в Баварии, в американской зоне оккупации. Собственно, во времена Холодной Войны на его материалах и было написано большинство работ по сталинской тематике. Узкая база источников, с одной стороны сильно ограничивала американских историков, с другой стороны, давала свободу для самых разнообразных интерпретаций и домыслов.

Также существовала кадровая проблема. Людей, которые изучали Советский Союз, было не так уж много. Поэтому в штат политических аналитиков зачисляли даже историков. Так крупный американский русист-историк Ричард Пайпс вполне себе хорошо уживался в роли руководителя группы аналитиков т.н. Команды Б (Team B). Группа была сформирована по инициативе директора ЦРУ Джордж Буша старшего (того самого, будущего президента США) в 1976 году. В ее задачи входила оценка новейших военных стратегических разработок СССР. Пайпс был далеко не единственный, кто с охотой пошел служить своей стране. Многие американских историков использовали свое положение консультантов и экспертов политического истеблишмента для повышения своего материального статуса и влияния в научных кругах. Государство и т.н. общественные организации вроде Фонда Рокфеллера и Фонда Форда обеспечивало их должным финансированием и престижным рабочем местом в Стэндфорде, Йеле, Гарварде и Принстоне. Дэвид Энгерман определил такое двойственное положение американских историков как «службу обоим, Марсу (подразумевая воинствующие государство) и Минерве (подразумевая науку)» . Служба Марсу неизбежно сказывалась на направленности научных публикаций. Порой знания историка использовались в конкретных акциях информационной войны. Так, в 1984 году историк Роберт Конквест опубликовал для предвыборной кампании Рейгана некое практическое пособие под названием «Что делать, когда придут русские? » В нем доктор исторических наук стэндфордского университета обрисовал последствия возможной советской оккупации со всеми из этого (по мнению автора) вытекающими последствиями, такими как: ограбление населения, убийства, голод и массовые изнасилования. В таком ключе скепсис советской стороны относительно выходцев из элитных университетов США выглядит вполне закономерным. Вспоминая это время, американский историк Линн Виола писала: «У меня не вызывает удивления то…, что советы постоянно рассматривали студентов по обмену, как шпионов, особенно если они были из Гарварда…»

Господствующей теорией среди американских советологов стала теория тоталитаризма. Полагаю, что большинство знакомо с этой теорией. Ограничусь лишь кратким перечислением её центральных положений. Согласно этой концепции, под тоталитарным государством подразумевается система личной власти диктатора, опирающегося на единую партию с массовой социальной поддержкой. Контроль власти осуществляется путем репрессивного и бюрократического аппарата, цензурой над СМИ и запретом на частную собственность. В её ранней версии теория была сформулирована Ханной Арендт. На американской почве её последовательно развивали сотрудники Гарвардского университета Карл Иоахим Фридрих и Збигнев Бжезинский. Теория тоталитаризма помогала свести под одной крышей Нацизм и Сталинизм, при этом удобным образом вынося за скобки дискуссии либерализм (т.е. сами США) . Власти США довольно быстро оценили ту роль, которую тоталитарный подход сможет сыграть в идеологическом противостоянии с СССР. К шестидесятым годам представители тоталитарного направления прочно окопались практически во всех кузницах кадров политической элиты. Язык политического истеблишмента США и по сей день несет в себе ярко выраженную терминологию этой теории. Карл Дойч, Питер Кенез, Адам Улам, Мартин Малиа и упомянутые уже Конквест и Бжезинский стали наиболее известными представителями этого направления. Работа Конквеста «Большой Террор» стала классикой тоталитарной теории. Нельзя сказать, что господство тоталитарной школы было связано лишь только с поддержкой властей США. Её успешному продвижению способствовало и отсутствие других стройных теорий. Концепция тоталитаризма подкупала простотой усвоения и легкостью применения. Адепты тоталитарной теории зачастую грешили чрезмерным универсализмом, пытаясь применить свои установки вплоть до античности. Тем не менее, теория тоталитаризма не всегда встречала в научных кругах положительные отклики. Со слов историка Джона Арч Гетти, навязывание тоталитарной концепции порой напоминало церковную литургию . Историки, которые работали за рамками этой теории, могли натолкнуться на жесткое противодействие . Когда историк Мануэль Саркисянц в начале 50-х годов пытался опубликовать свои статьи о британских истоках нацисткой идеологии, шедшие в разрез с теорией тоталитаризма, он натолкнулся на предостережения своих коллег и вездесущие отсутствие интереса у научных издательств .

Историки тоталитарной школы:

Роберт Конквест	Адам Улам	Збигнев Бжезинский

Засилье тоталитарной школы продолжалось вплоть до конца шестидесятых годов. Поражение США во Вьетнаме, гражданские и студенческие движения породили новую когорту историков. Новое направление в американской историографии долго не осознавалось как таковое. Только в 1986 году статья Шейлы Фицпатрик стала своеобразным манифестом нового направления, которое принято называть Ревизионизмом. Там же Фицпатрик прочертила линию фронта между тоталитаристами и ревизионистами. Согласно Фицппатрик, главное противостояние находилось в методологической области. Сторонники тоталитарной модели предпочитали рассматривать сталинский период с позиции государства и политической элиты, т.е. сверху, ревизионисты , напротив, преимущественно рассматривали советское общество и его интеракции с властью, т.е. снизу . В этом смысле сильное влияние на ревизионистов оказала французская историческая традиция школы анналов Марка Блока. В конечном итоге ревизионисты так и не смогли выработать что-то вроде единой стройной теории, как представители тоталитаризма. Единственное, что связывало ревизионистов в одно течение, были социологическая методология и неприятие модели тоталитаризма.

Рассматривая главные направления ревизионистских исследований, можно выделить следующие пункты:
1. Ревизионисты указывали на высокую социальную мобильность советского общества. Существовали социальные группы (бенефициарии ), выигрывающие от сталинской политики. Привилегии могли выражаться как в повышении материального уровня, так и в общественном престиже: стахановцы, закрытые распределители для номенклатуры, МТСы для колхозников и пр. Также ревизионисты подчеркивали мобилизационную роль советской идеологии в проведении политических и экономических преобразований. В своей монографии Линн Виола показала значимость т.н. движения 25 000 для проведения коллективизации. Вопреки царившему тогда мнению о жестоко навязанной идеи коллективизации сверху, Виола отстаивала позицию, что рабочие, направляющиеся в деревню, вполне разделяли целесообразность коллективизации. Таким образом, сталинское государство обеспечивало себе поддержку среди групп населения. В тоталитарной модели народ играл скорее пассивную роль. Всякие инициативы сверху носили принудительно-репрессивный характер. Массовую поддержку Сталинизма снизу сторонники тоталитаризма не рассматривали. Дополнив свои исследования в области групп, поддерживающих сталинский курс, исследованиями о группах, противостоящих государству , ревизионисты доказали гетерогенность советского общества.

2. Особенно острыми стали расхождения по вопросу о сталинских репрессиях. С точки зрения тоталитаризма террор являлся инструментом для укрепления личной власти Сталина и коммунистической партии. Источником террора был, естественно, лично Сталин. Монография историка Джона Арч Гетти стала настоящей провокацией. В своей монографии Гетти рассматривал репрессии с точки зрения борьбы центра с неэффективным бюрократическим аппаратом периферии. Более того, согласно Гетти, Сталин не обязательно являлся инициатором репрессий . Гетти полагал, что часть регионального партийного и государственного аппарата была в не меньшей степени заинтересована в развязывании репрессий. Позже идею Гетти о конфликте центра-периферии подхватил в России историк Ю.Н. Жуков . Гетти был также одним из первых, кто ставил под сомнения миллионные жертвы сталинского террора, но ввиду отсутствия тогда доступа к архивам Гетти впадал в другую крайность и сильно их преуменьшал. Приверженцы тоталитаризма усматривали в выводах Гетти снятие со Сталина ответственности за репрессии. В тоже время концепция Гетти предусматривала наличие других властных субъектов в виде региональных партийно-бюрократических групп . Это положение ставило крест на модели тоталитаризма, так как наличие таких групп фактически означало, что СССР не являлся тоталитарным государством.

Историки Ревизионисты:

Характер развернувшейся дискуссии вышел далеко за рамки приличия обычных академических споров. Сторонники тоталитаризма воспринимали идеи ревизионистов не только как критику их теории, но и как покушение на священные камни американского мировоззрения и мироустройства. Соответственно, отпор ревизионистам давался зачастую в весьма жесткой форме. Оценивая уровень дискуссии тех лет, Линн Виола писала: «Несмотря на то, что врагом в американской Холодной Войне являлся Советский Союз, я всегда удивлялась, почему американские советологи, в их внутренних войнах, так напоминают сталинистов (троцкизм = ревизионизм), превращая все дебаты в бинарности и маргинализируя все голоса вне мейнстрима» . Широко распространилась практика навешивания ярлыков. Ревизионистов обвиняли в коммунизме, в апологетике Сталина и даже в отрицании Холокоста. Ричард Пайпс заявлял: «Я игнорирую их (ревизионистские) работы. Как можно бороться с людьми, которые отрицают Холокост? Это всё равно что, если кто-нибудь верит в то, что земля плоская» . Это было прямой ложью. Ревизионисты не испытывали особых симпатий к Сталину (скорее даже наоборот) и никогда не отрицали Холокост. Несмотря на такой прессинг, влияние ревизионистов возрастало. В скорости сторонники ревизионистского подхода появились и в западной Европе .

Злую шутку с ревизионистами сыграла перестройка. Ревизионисты усматривали в новом курсе Горбачёва подтверждения своей концепции, что советская система не является статично-тоталитарной и вполне способна на политическую эволюцию. Но именно благодаря перестройке теория тоталитаризма получила в России самое широкое распространение, как раз в тот момент, когда на западе обозначился её упадо к. Пожалуй, чуть ли не единственной работой ревизионистов, опубликованной в СССР была книга Стивена Коэна (которого лишь с натяжкой можно отнести к ревизионистам) о Бухарине . Причина публикации, на мой взгляд, вытекала из тогдашней исторической политики М.С.Горбачёва и А.Н. Яковлева - ударить хорошим Бухариным по плохому Сталину . Это было вполне естественно. Для идеологической войны, ведущейся российскими либералами против советского прошлого, концепция тоталитаризма была гораздо удобней. Уничтожение Советского Союза хоть и обеспечило ревизионистам долгожданный допуск к советским архивам, но одновременно оставило ревизионизм за рамками российского, общественного дискурса. Как результат, в российских СМИ 90-х годов беспрепятственно господствовала терминология тоталитарной школы. Довольно большое число российских историков, особенно те, кто тесно связан с обществом "Мемориал", перешли на позиции тоталитаризма. Только после 2000 года, тогда, когда поезд уже ушёл, некоторые ревизионистские работы были переведены на русский, но должного эффекта они уже не возымели.

Окончание Холодной Войны привело к заметному смягчению полемики между тоталитарным и ревизионистским направлениями. Связано это в том числе и с переориентацией американской геополитики на Ближний и Дальний Восток. Согласно Линн Виоле, на смену тоталитаризму пришла концепция столкновения цивилизаций , на смену Пайпсу пришёл Хантингтон . Некоторые историки говорят о пост-ревизионизме и пост-тоталитаризме, но мне кажется говорить о полном размытии этих двух концепций преждевременно. Ведь последователи тоталитаризма сохранили за собой инструмент формирования сознания политической элиты США . То, что эти господа нынче упорно учат фарси и рассказывают о тоталитарном характере режимов Каддафи и Асада, вовсе не означает, что завтра они снова не начнут вспоминать русский. Формула Марса и Минервы остаётся в силе.

Возвращаясь к словам роммовского Ленина, хочется призвать к подробному освоению наработок ревизионистов. Да, ревизионисты не испытывали особых симпатий к Советскому Союзу, а порой презирали всё советское. Но, также как Бердяев, ненавидя большевизм, смог открыть в нём интересную сторону (по сути, восстанавливая связь русской православной культуры с советским проектом), так же и ревизионисты смогли открыть многие интересные стороны сталинской эпохи . Ревизионистский подход на сегодняшний день является наиболее основательным отпором теории тоталитаризма, столь популярной среди российских либералов. Если научиться вычленять антисоветские суждения ревизионистов, концентрируясь на смысловом и фактологическом ядре, то можно обрести знания, а значит и оружие для борьбы с засильем тоталитарного подхода в России .

Научное наследие американских и европейских ревизионистов слишком велико, дабы вместить его в рамки одной статьи. Поэтому я надеюсь, что мне удалось не только провести мини-экскурс в американскую историографию сталинизма, но и показать, насколько пресловутый западный взгляд

Lynne Viola: The best sons of the fatherland. Workers in the vanguard of Soviet collectivization. New York ,1987.

Lynne Viola: Peasant rebels under Stalin. Collectivization and the culture of peasant resistance. New York, Oxford 1996.

John Arch Getty: Origins of the Great Purges: The Soviet Communist Party Reconsidered, 1933-1938. New York, 1985.

Цитируется по: Sheila Fitzpatrick: Revisionism in Retrospect: A Personal view, in Slavic Review, vol. 67, num. 3, 2008, p. 691.

Lynne Viola: The Cold War within Cold War, in: Kritika. Explorations in Russian and Eurasian History, Vol.12, Num. 3, 2011, p. 689.

У важаемый главный редактор! Недавно мне довелось столкнуться с плагиатом. Выводы, которые я сделал через полгода после начала дела, как мне кажется, будут интересны читателям вашего журнала. Судите сами.

В двадцатистраничной статье М.И. Смирновой и И.А. Дмитриевой «Социокультурные истоки сталинизма: историографический дискурс», опубликованной в сборнике «Историография сталинизма» (М., РОССПЭН. 2007. Проект РГНФ № 06-01-16202. Руководитель авт. коллектива д.и.н. В.Э. Багдасарян. Редактор: академик, член совета Российского гуманитарного научного фонда Н.А. Симония), я обнаружил более страницы раскавыченных цитат из своей работы, на которые не было сносок.

Сборник, претендовавший на академичность, производил странное впечатление: в нем не было кратких сведений о месте работы и должности гг. Смирновой и Дмитриевой, отсутствовали предметный и именной указатели. Г-н Багдасарян, руководитель авторского коллектива, скромно опубликовал только три свои статьи, а не семь, статью г-на А.А. Данилова трудно назвать историографической, но для нее место нашлось, а для аппарата тома, увы, нет. Данная заготовка была посвящена памяти историка. РГНФ оплатил ее.

Мне оставалось только одно: запросить информацию о месте работы или учебы дам у председателя совета РГНФ Ю.Л. Воротникова, что и было сделано заказным письмом в июле 2008 года. Почтовики на своем сайте подтвердили факт прихода письма адресату, чиновник же не ответил.

Г-н Воротников мог бы переправить мое письмо своим знакомым, которые имеют непосредственное отношение к публикации тома: гг. Симонии и Багдасаряну. Судя по тому, что и они не ответили мне, г-н Воротников не собирался анализировать ситуацию с пропуском плагиата его организацией и вырабатывать меры по предотвращению подобных фактов в дальнейшем. Плагиат порой трудно обнаружить сразу, но когда меры не принимаются после аргументированного сообщения о нем, то обнаруживается позиция чиновников, выгодная плагиаторам.

Следующее заказное письмо было направлено в октябре 2008 года председателю Высшей аттестационной комиссии РФ академику М.П. Кирпичникову с просьбой не засчитывать статью с плагиатом как опубликованную работу по теме диссертации, если кто-либо из плагиаторов представит ее. Никакого ответа от г-на Кирпичникова я не получил.

Учитывая, что г-н Симония работает еще и советником РАН, в октябре я направил заказное письмо Президенту РАН Ю.С. Осипову, обратив его внимание на выгодность плагиаторам поведения известных ему лиц и попросив напомнить им об определенных законом сроках ответа организаций на письма граждан. Никакого ответа от господина Осипова я не получил. Теперь придется напомнить Президенту РАН: организации и должностные лица обязаны в месячный срок дать ответ гражданину по существу дела.

Система управления наукой должно иметь эффективный механизм избавления от плагиаторов без обращения в судебные инстанции. Для этого есть все предпосылки: научные советы, эксперты, научная печать, административная власть. Возможность бегать по судам надо предоставить невменяемым плагиаторам, которые не согласятся с решениями научных советов и с административными наказаниями, а не творчески настроенным авторам. Но сегодня этот проект неосуществим: отсутствует субъективный фактор - желание чиновников бороться с плагиатом. Поэтому плагиаторы не боятся презрительного отношения со стороны сослуживцев и студентов, возможного понижения в должности, необходимости возвращения государству денег налогоплательщиков, израсходованных на публикацию.

Ситуация типична. Вот еще пример. У исследовательницы Н.С. Андреевой плагиатор «позаимствовал» целую пачку страниц, а потом на деньги РГНФ выступил с докладом. «Плагиат как норма?», - недоумевает г-жа Андреева (Вопросы истории. 2008. № 10).

Думаю, можно подводить итоги. Три высокопоставленных чиновника - три молчаливых «нет» данной системы управления наукой: «нет» социальной справедливости, соблюдению авторского права, солидарности с автором против плагиаторов. Я бы констатировал: для этой системы плагиат - норма!

Фатеев А.В. Кандидат исторических наук.

Приложение: Файлы 01-09, сравнение текстов автора и плагиаторов.

Сравнение указанных отрывков

	Текст А.В. Фатеева	Текст М.И. Смирновой и И.А. Дмитриевой
I	Стр. 6. А.Я. Гуревич склонен объяснять переориентацию историков на цивилизациологию «кризисом идеи линейного прогресса мировой истории», которую дискредитировали «катаклизмы XX века» и «телеология»: «минувшая история рассматривалась не в своей неповторимой самоценности, но в соотнесении с итогом исторической эволюции» 17 .	Стр. 9. А.Я. Гуревич склонен объяснять переориентацию историков на цивилизациологию «кризисом идеи линейного прогресса мировой истории», которую дискредитировали «катаклизмы XX века» и «телеология»: «минувшая история рассматривалась не в своей неповторимой самоценности, но в соотнесении с итогом исторической эволюции» 4 .
II	Стр. 29. Для доказательства «тоталитарных» намерений Сталина автор идет на фальсификацию его высказываний. Заявление «вмешиваться во все» в работе «О задачах хозяйственников» 87 имело конкретное содержание: овладевать производством, техникой, учиться, быть специалистами, но не требование установить «тоталитаризм».	Стр. 14-15. Для доказательства «тоталитарных» намерений Сталина автор идет на фальсификацию его высказываний. Заявление «вмешиваться во все» в работе «О задачах хозяйственников» 2 имело конкретное содержание: овладевать производством, техникой, учиться, быть специалистами, но не требование установить «тоталитаризм». Теория борьбы между истинными и неистинными ценностями, старого и нового как источник развития присутствовал и в сталинизме, и мы можем предположить, что концепции Ахиезера при смене формы сохраняет сущностные черты методологии сталинизма. Настораживает невнятное объяснение причин появления новых ценностей. Автор говорит о материальных факторах, детерминирующих процесс, но не углубляет познание, оставаясь в рамках своей парадигмы. Подобное «стыдливое» протаскивание материализма в рамках идеализма, которому не хватило ресурсов для объяснения общественных явлений, не раз критиковали классики марксизма у своих оппонентов. Игнорирование Ахиезером материальных интересов большинства народа вновь и вновь подводит его к априорному выводу о первичности идеальных факторов развития исторического процесса.
III	Стр. 33. Капиталистические государства не дали новому строю развиться до такой степени, чтобы он мог наглядно продемонстрировать свои преимущества. Анализируя катастрофическое изменение политики в конце 20-х или 30-х годов, западные историки старательно обходят факт систематического давления западного мира на СССР. Чистого «эксперимента», как они любят выражаться, не получилось. Для преодоления отставания страны и обеспечения «однородности и внутреннего единства тыла и фронта на случай войны» 112 в условиях систематического внешнеполитического прессинга Сталин и его группа были готовы на любые меры - «либо нас сомнут» 113 . В этом смысле сталинизм является феноменом не только российской истории, но и результатом развития всей мировой системы первой половины XX в.	Стр. 28. Враждебное капиталистическое окружение, которое видело в Советской России угрозу своему существованию, не дало новому строю развиться до такой степени, чтобы он мог наглядно продемонстрировать свои преимущества. Анализируя катастрофическое изменение политики в конце 20-х или 30-х годов, западные историки старательно обходят факт систематического давления западного мира на СССР. Чистого «эксперимента», как они любят выражаться, не получилось. Для преодоления отставания страны и обеспечения «однородности и внутреннего единства тыла и фронта на случай войны» 2 в условиях систематического внешнеполитического прессинга многие были готовы на любые меры - «либо нас сомнут» 3 . В этом смысле сталинизм является феноменом не только российской истории, но и результатом развития всей мировой системы первой половины XX в.
IV	Стр. 32.	Стр. 8. История СССР преподносится как «эксперимент», предпринятый одинокими, но всемогущими творцами истории с ненормальными ценностными ориентациями.
V	Стр. 39. 16 Гуревич А.Я. Исторический синтез и Школа «Анналов». М. 1993. С. 282, 283; а так же Семенов Ю.И. Философия истории от истоков до наших дней: основные проблемы и концепции. М., 1999. С. 224. 17 Гуревич А.Я. Указ. Соч. С. 282.	Стр. 9. 4 Гуревич А.Я. Исторический синтез и Школа «Анналов». М. 1993. С. 282.

2008.02.002. ИСТОРИОГРАФИЯ СТАЛИНИЗМА / Под ред. Симония НА. - М.: РОССПЭН, 2007. - 480 с.

Ключевые слова: историография, сталинизм, история СССР, Сталин И.В., тоталитаризм, авторитарная власть, политическая система общества.

Сборник открывает статья М.И. Смирновой и И.А. Дмитриевой «Социокультурные истоки сталинизма: историографический дискурс». В существующей обширной историографии сталинизма авторами обозначены следующие темы: 1) методологические подходы к проблеме сталинизма; 2) становление сталинизма; 3) личность Сталина. Из множества работ, посвященных теоретическим аспектам природы сталинского правления, подробно анализируется концепция А. С. Ахиезера, исследующая истоки и сущность сталинизма через социокультурные механизмы. Авторы статьи считают, что эта концепция имеет существенные изъяны: при смене формы сохраняет сущностные черты методологии сталинизма; невнятно объясняет причины появления новых ценностей; «стыдливо» протаскивает материализм в рамки идеализма, которому не хватает ресурсов для объяснения общественных явлений; подводит к априорному выводу о первичности идеальных факторов развития исторического процесса (с. 15).

Рассматривая тему «Становление сталинизма» авторы выделяют несколько концепций. О.Р. Лацис объясняет происхождение сталинизма исходя из объективного расклада истории и политики конца 1920-х годов. В концепции Г. А. Трукана на первое место выдвинута борьба внутри партии большевиков, в результате которой вместо представителей старой «ленинской гвардии» пришли малообразованные, отчаянные, жестокие политики, составившие опору авторитаризма. В параграфе «Личность Сталина» отмечена поляризация оценок, царящая как в исторической науке, так и в публицистике: от безудержного восхваления «вождя народов» при жизни до клейма «убийцы и преступника».

В публикации «История изучения и осмысления процесса зарождения и становления единовластия в Советской России» (С. В. Девятов) описаны и проанализированы наиболее характерные работы по истории власти в СССР в период 1920-1990-х годов XX в. Первый параграф «Литература 1920-х годов как инструмент внутрипартийной борьбы в период формирования системы единовластия» посвящен работам В. Ленина, Н. Бухарина, Л. Троцкого, А. Рыкова. Автор объясняет это тем, что «... главными исследователями вопросов внутрипартийной борьбы выступали сами большевистские лидеры, принимавшие в ней самое активное и непосредственное участие» (с. 32). Второй параграф «Советский период истории изучения процесса становления единовластия в России» охватывает 1930-е - сер. 1980-х годов. Отличительной чертой этого времени автор считает то, что конкретное идеологическое или практическое задание вождя или партии определяло как оценки в научной литературе, так и направления исследований. В заключительном параграфе «Методологические изменения в российской исторической литературе с конца 1980-х годов» отмечено жанровое и исследовательское разнообразие работ. Автор подчеркивает вклад, внесенный зарубежными исследователями С. Коэном, Э. Карром, Р. Таккером, М. Венером в создании новых подходов в историографии. Российские ученые стали активно изучать и развивать жанр политической биографии. Больше внимания уделяется проблемам формирования системы единовластия, внутрипартийной борьбы.

«Сталинизм и индустриальный "рывок": основные тенденции советской и постсоветской историографии» (И.Б. Орлов). Первый этап историографии - 1930-1950-е годы - становление и закрепление сталинской версии индустриализации страны. В работах этого периода практически не использованы архивные документы и периодика, историографическая база слабая, а анализ и выводы поверхностны и догматичны. Второй этап - 1950-1980-е годы - характеризуется расширением источниковой базы и применяемых методов исследований. Были опубликованы сборники документов по индустриализации, например, «История индустриализации СССР. 1926-1941 гг.», увеличилось число исследований (рассматриваются работы В.И. Кузьмина, В.К. Багдасарова, Б.А. Абрамова и др.). Третий этап - 1985-1991 гг. - время завершения советской

традиции и окончательного разрушения сталинской интерпретации индустриализации. Зачастую работы публицистов и учёных (Ю. Карякина, Н. Шмелева, Д. Волкогонова) инициировали процесс научного переосмысления сталинского периода. Четвертый этап - 1992-2005 гг. - отмечен появлением различных концепций в освещении этого процесса. Опубликованы работы, показывающие изменения материальной и духовной культуры рабочего класса в годы первых пятилеток, сборники документов, выходят исследования, освещающие неизученные ранее аспекты индустриализации.

В статье «Социалистический эксперимент в деревне: историографические оценки феномена коллективизации в СССР» (автор - В.Л. Телицын) выделено несколько периодов историографии. 1) Конец 1920-х - начало 1950-х годов - время формирования и развития ортодоксального направления в историографии, работы носили в основном пропагандистский характер и были выдержаны в русле, намеченном в статьях и брошюрах, написанных первыми лицами партии и государства. 2) Вторая половина 1950-х - середина 1960-х годов - появились исследования, основанные на архивных и документальных материалах, показывающие «перегибы» и жестокость проводимых преобразований. Но, подчеркивает автор статьи, коллективизация по-прежнему рассматривалась как неизбежный процесс, так же как неизбежными были жертвы ее реализации. Политика Сталина трактовалась уже как «волюнтаристская» и «субъективная». 3) Вторая половина 1960-х - середина 1980-х годов - это время исторического «ренессанса» сталинизма. Историки перенесли внимание на социально-экономические аспекты коллективизации, «выводя из-под удара фигуру Сталина». Основной упор делался на изучение самого процесса коллективизации, классовую борьбу, раскулачивание. 4) Конец 1980-х годов - настоящее время - характеризуется появлением новых направлений в историографии: 1) либерально-радикальное антисталинское - оценивает коллективизацию как практическое воплощение идей диктатора; 2) умеренно-социалистическое - положительно оценивается социализм, но критикуется политика Сталина; 3) представители ортодоксального направления продолжают утверждать, что сталинизм - единственно верный путь социально-экономического и политического развития страны.

Три статьи В.Э. Багдасаряна посвящены отдельным проблемам сталинизма. «Выстрел в Смольном: заговор или «трагическая случайность»? - анализ существующих в историографии версий убийства С.М. Кирова. «Загадочный тридцать седьмой»: опыт историографического моделирования» - представлены различные модели «большого террора»: модель «самоистребление революционеров» разработана Р. Орловой, А. Ахиезером, А. Солженицыным; «сталинская узурпация власти» - Р. Медведев, Дж. Хоскинг; «патологическая личность» - М. Шатров, Р. Такер, Б. Илизаров. Наряду с ними рассматриваются и другие модели: «кадровой ротации», «охоты на ведьм» и т.п. Статья «Заговор в РККА: историографический дискурс о "деле М.Н. Тухачевского"» показывает, что в исторической литературе существует несколько версий, объясняющих репрессии в Красной Армии в конце 1930-х годов.

М.И. Мельтюхов в статье «Предыстория Великой Отечественной войны в современной российской историографии» уделяет внимание новым направлениям в исследованиях кануна Второй мировой войны. В изучении предвоенного политического кризиса значительное место занимают англо-франко-советские переговоры и советско-германский пакт о ненападении. Если в освещении хода переговоров нет существенных разногласий, то вопрос об ответственности за их прекращение по-прежнему дискутируется. В традиционной версии вина возлагается на Англию за секретные переговоры с Германией. В другой концепции подчеркнуто взаимное недоверие переговаривающихся сторон. Советско-германский пакт также вызывает неоднозначные оценки: некоторые ученые оценивают его как успех советской дипломатии, другие как вынужденный шаг. Продолжаются споры ученых - существовали ли альтернативы пакту. В историографии внешней политики СССР М. Мельтюхов отмечает малоизученные темы: отношения СССР с Великобританией, Францией и Японией изучены фрагментарно, а советско-итальянские и советско-американские отношения по-прежнему остаются в тени.

А.Э. Ларионов в статье «Суд над генералиссимусом: современные дискуссии о роли Сталина в Великой Отечественной войне» реконструирует встречающуюся в литературе оправдательную аргументацию по выдвигающимся против Сталина обвинениям как военачальника и государственного деятеля. Автор считает, что на

смену безоговорочному господству антисталинских концепций приходит обратная тенденция, уравновешивающая первую. Наиболее подходящей он считает обобщающую оценку действий Сталина, представленную в одном из вузовских учебников. В ней подчеркнуты его волевые и военные способности, одобрен переход к политике государственного патриотизма и сотрудничества с церковью, оговорена сложность и неоднозначность личности.

Несколько статей посвящены проблемам историографии этнической политики в период сталинизма. А. А. Андросов в статье «Трагедия народов: коллаборационизм и этнические депортации в исторической литературе» рассматривает, как возникло и складывалось изучение военного сотрудничества, гражданского коллаборационизма, депортации народов. В 1940-1950-е годы тема депортации вообще не затрагивалась в исторической науке. В годы реабилитационных процессов стали возможны отдельные публикации о депортации некоторых народов Кавказа и других этносоциальных групп. Советские работы 1960-1970-х годов были малочисленны и носили ярко выраженный идеологический характер. Многогранное раскрытие сюжетов коллаборационизма, депортации и репатриации началось с 1980-х годов и продолжается до настоящего времени. Наибольшее количество работ посвящено депортации народов Северного Кавказа и Крыма, меньше работ о переселении прибалтийских народов, белорусов, украинцев.

В статье А.А. Данилова «И.В. Сталин в 1946-1953 гг.: новые источники и попытки осмысления» рассмотрена послевоенная эволюция политического режима, влияние межличностных отношений политических деятелей на принятие решений внешней и внутренней политики.

Д.А. Аманжолова в материале «Сталинизм в национальной политике: некоторые вопросы историографии» анализирует работы о процессе образования СССР и нациеобразования и труды, рассматривающие конкретные примеры формирования и функционирования советского унитаризма.

В материале Б.И. Поварницына «Историография сталинской этнополитики: от политической конъюнктуры - к научному знанию» анализируются отечественные и англо-американские «советские исследования». Поварницын подчеркивает, что первоначально советские исследования находились под сильным влиянием поли-

тических факторов, поэтому представляли роль Сталина в этнопо-литике как главенствующую, затем в 1960-1980-е годы апологетика Сталина сменилась апологетикой КПСС. Вместе с тем заметно расширилась тематика и специализация исследований. Основное место в них занимали такие темы, как теория наций при социализме, государственно-правовое положение республик и автономий, история формирования советского федерализма и т.п. Впоследствии в отечественной историографии возник интерес к истории автономий и неэтнических административных единиц, к истории отдельных этносов: российских немцев, евреев и т.п.

В англо-американской историографии 1920-1930-х годов оценки советской национальной политики варьировались от апологетических (А. Стронг, Л. Барнес) до сдержанных (К. Ламонт, С. Б.Вебб). 1940-1990-е годы - время одновременного господства политизированной советологии и развития страноведческих и ре-гионоведческих исследований. Значительное место в работах иностранных ученых уделялось истории отдельных народов СССР. На современном этапе в российской и зарубежной науке появились работы, рассматривающие этнополитику во взаимосвязи с внешней и внутренней политикой государства (С. Чешко, Р. Сюни).

Принципиально новая научная среда - ресурсы Интернета -предмет статьи С.И. Корниенко «Источники изучения проблем истории Сталина и сталинизма в Интернете». Рассматриваются сайты крупных отечественных и зарубежных научных и информационных центров, различные базы фото и видео материалов, сайты, посвященные сталинизму.

Завершается сборник статьей Н.А. Симония «Существовала ли реальная альтернатива сталинской диктатуре?», посвященной дискуссиям времен перестройки об альтернативных аспектах истории страны.